— Ясная, точная и краткая примета, — буркнул брат Иоанн.
— Ни-ни! — возразил трактирщик, покачивая головой. — Ее явно недостаточно. Я вижу стольких путешественников всякого сословия и всех стран…
— Имя и занятие! И этого недостаточно? — воскликнул Эктор, мечтающий тут же задушить трактирщика.
— Увы, нет! У меня такая дурная память. Позвольте мне спросить, господа, от чьего имени вы ко мне пожаловали?
Глядя прямо ему в глаза, Эктор спокойно ответил:
— От имени барона де Клейна, и дело очень спешное.
— Хорошо, — протянул трактирщик, маленькие серые глазки которого внезапно загорелись.
— Барон ждет…Поспешите, прошу вас.
— Не можете вы мне что-нибудь ещё сообщить или напомнить?
— Ничего.
Три собеседника оставались с минуту лицом к лицу, молча глядя друг на друга исподлобья.
— Итак, мсье, — сказал трактирщик с печальным видом, — решительно и хорошенько подумав, я не могу вспомнить, кто такой мастер Симон.
— Подумайте хорошенько, — сказал брат Иоанн.
— Это напрасно. Я хорошо помню.
— Кажется, нас обманули, — сказал брат Иоанн Эктору. — Воротимся домой и будем искать мастера Симона в другом месте. Что касается вас, почтеннейший, — обратился он к трактирщику, — возьмите экю за причиненное беспокойство.
Все было сказано с видом, который бы обманул самого хитрого сыщика. Эктор хорошо понял брата Иоанна.
Трактирщик взял экю и поклонился.
— Мне кажется, господа, — сказал он в ту минуту, когда они готовы были удалиться, — что есть гостиница «Царь Давид» на другом конце Парижа, близ Монмартрской заставы…Может быть, вам следовало справиться там.
— Спасибо, приятель, — ответил брат Иоанн, — это ценный совет и мы непременно ему последуем. У Монмартрской заставы, говорите?
— Да.
— Сейчас же идем туда.
Эктор и брат Иоанн быстро отправились восвояси.
— В чем дело, почему мы ушли? — спросил Эктор.
— Этот плут убедится в нашей простоте и успокоит шевалье, а нам только того и надо. Я поселюсь поблизости и дам вам отчет об этой таинственной персоне.
— Он же предупрежден.
— Я говорю вам, что трактирщик принял нас за дураков. Заметили вы его улыбку при прощании? Это единственная сделанная им глупость.
Все четверо собрались за столом, чтобы освежиться и договориться. Подали бутылки и брат Иоанн наполнил стаканы.
— Ну, послушаем друг друга, пусть каждый скажет свое мнение.
— Я, — сказал Фуркево, — за немедленное нападение на гостиницу, а чтобы заставить трактирщика говорить, я предлагаю его на некоторое время повесить.
— С плутами это бесполезно, — не согласился брат Иоанн.
— Расскажите про ваши намерения, — предложил Эктор.
— Вот оно: завтра я переоденусь солдатом и расположусь на зимние квартиры по соседству с гостиницей. Немного серебряных монет подружат меня с людьми и дадут возможность ознакомиться с округой. Я попотчую вином трактирщика, он меня не узнает, а шевалье будет очень хитер, если от меня ускользнет.
Тут брат Иоанн вдруг схватил Эктора за руку и, приказывая молчать, показал на стеклянную дверь, отделявшую их от улицы.
Все взглянули в ту сторону.
Мимо проходил мужчина в шляпе набекрень, опершись рукой на эфес своей шпаги. Его нос был вздернут, как у легавой собаки.
— Коклико! — вскричал Эктор.
— Тихо, — прошептал пустынник, — вот плут, который доведет меня до цели. Он идет по следу.
— Кто такой Коклико? — спросил Фуркево.
— Это его товарищ. Разве вы не понимаете, что шевалье, отказавшись от моих услуг, обратился к Коклико?
И осторожно отворив двери кабака, брат Иоанн помчался по следу Коклико.
Десять минут спустя он вернулся.
— Я был в этом уверен, — сказал он. — Наш приятель остановился перед харчевней, хозяин поговорил с ним минуту-другую, и оба вошли в гостиницу. Мы должны узнать пароль, и его нам скажет Коклико.
— Гм, — буркнул Кок-Эрон, — этот Коклико кажется мне не слишком сговорчивым. Вы уверены в том, что он скажет пароль?
— Уверен, приятель Кок, твердо уверен. Если Коклико будет так невежлив, что откажет мне в этом, я добьюсь ответа силой.
Между тем Сидализа, проникшаяся глубокой и искренней дружбой к Кристине, может быть, потому, что Кристина столь сильно от неё отличалась, не пренебрегала ни одной возможностью доставить затворнице утешение и надежду. Но она ничего не говорила маркизу и под тысячью предлогов оттягивала требуемые от неё объяснения.
— Дайте мне действовать свободно, — говорила она, — я стала на верную дорогу и взяла на себя довольно трудную роль. Положитесь на меня.
И когда он настаивал, она его прерывала:
— Каждому свое, избавьте нас от шевалье, а я уберегу Кристину. Но берегитесь: малейшее слово, малейшая неосторожность все погубят.
После чего она поворачивалась к нему спиной, напевая песенку.
Лицо Сидализы говорило Шавайе, что она знала больше, чем говорила, и что её новости не обещали ничего дурного; она уверила его, что Кристины жива. Эта уверенность придавала ему мужество ждать.
Со своей стороны брат Иоанн не терял понапрасну времени. В одно прекрасное утро к Эктору пришел человек без шпаги, в старой лисьей шапке, нахлобученной на глаза, и с таким нищенским видом, что он невольно протянул руку, чтобы взять свой кошелек и предложить ему денег. Тут человек громко расхохотался.
— Я вижу, — сказал посетитель, — проверка удалась! — и приподнял свою шапку.
— Брат Иоанн! — вскричал Эктор.
— Он самый, желавший убедиться в успехе своего превращения. План военных действий готов.
— Наконец-то! — вздохнул Эктор.
— Хотя дело, маркиз, идет не о Нимеге, но лачуга на улице Арбалетчиков не без секретов.
— Я это знаю по опыту.
— Я знаю время, в которое обыкновенно отлучается Коклико. И с завтрашнего дня принимаюсь за дело.
Брат Иоанн нахлобучил свою лисью шапку до бровей, поправил седую бороду, которую приклеил, и вышел.
Между тем герцог Орлеанский, любивший разнообразные удовольствия, устраивал иногда представления небольших опер и комедий. Господа Рипарфон и Фуркево, а также Эктор, когда бывал в Париже, были неотменными посетителями ужина, тянувшегося далеко за полночь. Однажды представление комедии с музыкой было назначено в Пале-Рояль. Сидализа тоже участвовала в вечере. Ей дана была роль в одной из интермедий, и в назначенный час она первая явилась за кулисы в самом щеголеватом наряде.
Придворные дамы, знакомые мадам д'Аржансон, наполнили ложи, молодые вельможи прогуливались в коридорах. Там слышались самые сумасбродные речи. Идиллии и мадригалы, акростихи и объяснения в любви, напыщенные речи и пламенные вздохи, и все это в сопровождении громкого смеха. Сами костюмы дразнили воображение: обнаженные руки, едва прикрытые нескромным газом и обольстительным шелком, с колчаном за плечами и полумесяцем на челе, — божества этих мест обладали совершенным подобием лесным нимфам, обитающим в дуплах древних дубов, или милым призракам, воскрешавшим «Метаморфозы» Овидия. Улыбка раскрывала уста гордой Юноны, платье целомудренной Минервы доходило до колен, Прозерпина резвилась подобно пастушке в тени картонных деревьев.
