хромал, но его встретило несчастье – что-то, где-то в каких-то расчётах не хватило, пошёл под следствие, оказалось, что был невинен, как новорожденный ребёнок, потому что его подчинённый (который внезапно умер в тюрьме) совершил злоупотребление… однако его убрали со службы. Женился потом на дочке духовного, приобрёл значительную часть Ольшова и занимался якобы бы хозяйством. В действительности состояньице своё он пустил в аренду, а сам, любя весёлые общества, поселился в Дубне.
Пратулец был добрый, сладкий, вежливый, весёлый в обществе… покорный… и с Шувалой давно в самых тесных отношениях.
Судьбе было угодно, что по причине дела о состоянии он прибыл в город и навестил справника… старым обычаем. Застав его грустным, оттого, что были одни, он начал его расспрашивать.
– Что с тобой?
– Что со мной? Меня живым дьяволы берут, – сказал ему Шувала, – послушай… – и он рассказал ему всё случившееся.
Пратулец человек был практичный, очень рассудительный, бывалый… задумался.
– Знаешь что? – сказал он. – Иногда и такой совет, как мой, не навредит; говорили мне всегда, что у меня нюх. Я тут в этих краях служу давно, знаю их как рыжих мышей. Я тебе что-то скажу.
– Говори, – сказал, вздыхая, справник.
– Простая вещь: или он тут скрывается в твоём повете, или пошёл дальше беды искать. Если есть, то нигде, только в Полесье! Это край запавший, там скрыться легче всего.
– А что бы он там делал?
– Сперва может скрываться в течении времени беспокойства, потому что знает, что у нас никогда ничего не продолжается долго. Через несколько месяцем рогатки сожгут на дрова, а люди устанут стоять на страже. Сбежит белым днём. Во-вторых, где легче и кого баламуть, как тех жителей Полесья, которые о Божьем свете не знают? Я тебе говорю, ежели он тут, то на Полесье. Почему бы тебе не объехать свой повет… вот так по вежливости. Я не знаю, как там теперь у вас, но в мои времена бывало, когда урядник к обывателю прибыл, самое лучшее вино на стол, коням овса, сколько влезет, а, выезжая, всегда что-то обрывалось. Мало-много каждый дал, чтобы к нему не цепляться. Уж ты бы на том не потерял, если такой объезд по грязи сделал. А для чего кони почтовые и деньги дорожные? Гроша стоить это не будет и, наверное, оправдается. Кто знает, можешь получить информацию или ещё где-нибудь его встретить. Людей возьми умных, пусть во дворах и деревнях расспрашивают: кто бывает, гости, с кем связи… много ли получают писем и т. п. Человек больше научится во время такого объезда, чем год сидя дома. Возьми с собой секретаря, и не глупого.
– Совет в самом деле неплохой, – сказал Шувала, – кто знает, может, так и сделаю… но бричек наломаю.
– Если бы столько беды, – отпарировал, хитро смеясь, Пратулец, – а это благословение Божье – бричку сломать… потому что тебе всё-таки новую дать должны. Я так коника приобрёл, на котором до сих пор езжу. Сломался у меня старый экипаж… дотащился до Дубровиц. Старый граф хотел мне одолжить бричку… я просил, чтобы её мне уступил, и должен был кочкобрик подарить. Ещё я послал потом за моей старушкой и вернул её обратно исправленную.
Справник вздохнул.
– Когда так, скажу тебе, – отозвался он, – как только три года в покое отдохнёт эта шляхта, становится такой высокомерной, что готова жаловаться на нас. Понаделают связей с губернаторами и носы задирают кверху.
– Но как раз теперь дрожат все… где им охота придёт жаловаться… только сейчас их можно привлечь.
– Ха, попробуем.
– Только слушай, полковник… в самые затерянные углы, по таким деревням, в которые труднее всего попасть; не обращай внимания на дороги… и попади туда, где ещё не бывал… понимаешь…
Шувала смолчал, покачал головой, видно было, что разумный совет приятеля дошёл до его сердца, размышлял над его исполнением.
На следующий день на почтовых лошадях он двинулся на объезд повета.
* * *
Действительно, благословенны эти закутки страны, в которые в некоторые времена года особенно не может легко попасть московский урядник. На самом деле, они имеют рассаженных по городкам асессоров и войтов по деревням, но это постепенно привыкает к жителям, становится ленивым и не докучает. Наконец некоторые поселения такие удалённые, защищённые болотами и лесами, что до них даже самая ближняя власть нелегко и нечасто достаёт. Кто не знает этого края, ещё приговорённого на жизнь стародавних времён, отшельническому обособлению и счастливому в одиночестве, потому что оно его защищает от более частого контакта с московским элементом, агрессивным и неспокойным. Боры, заросли, трясина, болота, разлитые ручьи, дамбы без мостов, песчаные дюна… огромные безлюдные пространства окружают немногочисленные, обычно большие поселения, как чёрные грибы, сидящие в песке. Есть деревни, жители которых, как дикие люди, убегают при виде брички и путника. Если бы мы не видели этого собственными глазами, трудно было бы поверить. Инстинкт самосохранения указывает им в каждом пришёльце русского, а от его нападения безопасней всего спасаться побегом.
Вид запавшего Полесья, особенно осенью, самый грустный на свете. Чёрные сосновые леса, сухой, жёлтой травой, а скорее зарослями поросшие болотистые луга, кое-где тростник над прудами либо поля, покрытые редкой стернью… наполовину вырубленные боры, сожжённые молодые деревья, торчащие сухими ветками, над этим всем серое небо и крикливые стаи воронов.
Но, проехав пару миль таким краем, а скорее, такой пустыней, с радостью и удивлением приветствуется деревня и усадьба, часто очень приличная. Именно таким был новый дом в Радищеве над Стерем, в запавшем углу Полесья, наследство пана подсудка Ягловского; извечная резиденция семьи, обширное имение, территория которого рассчитывалась на сотни, но в действительности не много приносило дохода, кроме доходов с недорубленных лесов и шинок. Земледелие не очень тут велось, требовало бы неизмерных затрат, а уважаемый подсудок, консерватор, тянул деньги из имения, но имел за принцип никогда их в него не вкладывать. Подсудок Ягловский был шляхтичем по воспитанию, роду, расположению, привычки, а хотя возрастом не такой старый, умом и характером мог походить на антик. Ходил некогда в школу в Романове у отцов иезуитов, потом что-то немного вкусил у Кременца, был горячим патриотом, обывательского духа имел много, наконец, любил жить, развлекаться и как можно меньше работать. В гражданстве его очень любили, а дом его славился гостеприимством. Ранее женатый, Ягловский потерял жену, осталась ему единственная дочка. Она также и тётя Изабеллы составляли весь его дом. Дочка воспитывалась понемногу в пансионе во Львове, немного дома, а уже несколько лет жила с отцом и была новым привлекательным элементом для Радищева. Красивая панна, образованная, смелая, милая, любезная, богатая… привлекала полескую молодёжь, и что было антиноев, добыв в Добне новые фраки и чамарки (которые
