– Это так, ваше преосвященство, но есть причины, которые необходимо взять в соображение. Я не стану исчислять всех тех милостей, за которые я обязан признательностью его святейшеству и вам; не буду также говорить, с каким рвением я стараюсь, на сколько мне позволяют мои слабые силы, делать все, что могу для возвеличения вашего знатного дома; я исполняю простой долг благодарности, и об этом не стоит и говорить. Если я коснулся этого, то единственно из желания убедить ваше преосвященство, что если и этом случае и найдется советник, более заслуживающий доверия, чем я, то не найдется ни в ком такой же преданности. И потому мне хочется передать вам, что с некоторых пор в Риме распространялось мнение, будто это совершенно невероятное дело, чтобы Бернардино Ченчи, одиннадцатилетний ребенок, мог принимать участие в убийстве отца; еще менее верят виновности Беатриче (это была неправда, но он лгал с умыслом,) Беатриче, необыкновенная красота которой и мужество, с каким она перенесла самые ужасные пытки, возбудили к ней всеобщее сочувствие. Шепот клеветы из одного уха в другое распространяет молву, будто бы все Ченчи обвинены в преступлении потому только, что имеются виды на их огромные богатства; дворяне негодуют за то, что хотят уничтожить знаменитый род, который, как они говорят, происходит от древнейших римлян. Я думаю, ваше преосвященство, и многие разделяют мое мнение, что для того, чтобы не дать ни малейшего предлога к подобным наветам, необходимо предоставить подсудимым право защиты. Если б вы только слышали, какая ужасная клевета распространяется в народе! Вот что говорят: где же бедному ребенку защищаться против старых волков? или неопытной молодой девушке? Запуганные угрозами, окруженные предателями…
Кардинал, привыкший владеть собою, сохранял до сих пор наружное спокойствие и слушал Фариначчьо с приятной улыбкой, во при этих последних словах он не вытерпел, сердце его закипело злобой, и он с досадой воскликнул:
– Как осмеливаетесь вы подозревать подобные ужасы?
– Да это не я подозреваю, ваше преосвященство; эта клевета ходит по городу, и она еще не останавливается на этом. Говорят, будто сознание, вынужденное страшными пытками, не есть доказательство; что лучше уж было просто избавиться от всех от всех ночью посредством западни.
Кардинал жевал бумагу для того, чтобы сдержать свай гнев; но минутами пена показывалась по углам его губ. Фариначчьо, как человек проницательный, видел, что произвел впечатление, и продолжал.
– Мне тяжело, очень тяжело, ваше преосвященство, слипать все эти толки, и я никогда не решился бы передать из вам, если б не надеялся получить от подсудимых полного признания, которое опровергнет клевету и даст случай святейшему отцу показать свою милость и благодушие, которыми он, как блестящими лучами, наполнил свет.
– И вы точно надеетесь заставить их сознаться? – спросил кардинал с просиявшим лицом.
– Да, я надеюсь.
– Всех?
– Всех…
– Я боюсь, что вы берете слишком много на себя, синьор Просперо, потому что в этих преступниках упрямство равно злодейству; а вы понимаете, что двери милосердия могут открыться мольбе покаявшегося грешника, но никак не требованию гордого упрямца, Да притом, в этом деле доказательства так явны и их так много, что они победили бы неверие самаго апостола Фомы. Мы (и при этих словах глаза кардинала ядовито засверкали) не привыкли обращать внимания на молву черни. Разве орел когда-нибудь боялся ящерицы? В наших руках есть средства, которые укорачивают языки, и вы знаете, господин адвокат, что мы умеем употреблять их в дело.
Но тем не менее слова Фариначчьо не были сказаны даром, и кардинал, желая разгадать, какая причина заставила адвоката действовать так, сказал, что он передаст его просьбу папе; собственно же ему нужно было только время на размышление.
Фариначчьо на повороте одной из улиц открыл дверцы стоящей там кареты и, обращаясь к кому-то сидевшему в ней, сказал:
– Наше дело на верной дороге, ваше преосвященство.
Но прежде, чем продолжать рассказ, читателю надо узнать, что побудило Фариначчьо взяться за защиту несчастного семейства Ченчи. Накануне того самого дня, в который происходило описанное свидание, к Фариначчьо явился угольщик и объявил, что имеет переговорить с ним о важном деле.
Фариначчьо вежливо просил его сесть и приготовился слушать.
– Я буду говорить стоя, – отвечал угольщик. – Скажите мне, господин адвокат, слышали ли вы что-нибудь о процессе Ченчи?
– Я полагаю. Он перевернул весь Рим верх дном.
– И неужели в вашем сердце ни разу не поднялся голос в пользу этих несчастных!
– Сколько раз я слышал этот голос и теперь еще слышу его! Я даже скажу вам мою тайную мысль: исключительность обстановки, замена сострадательного и честного судьи Москати жестоким Лучиани, возраст подсудимых и многое другое заставляют меня подозревать в этом деле какой-то скрытый, ужасный умысел.
– В таком случае, скажите, пожалуйста, отчего же вы, который никогда не отказывали в своей помощи самым презренным людям, не идете защищать этих несчастных?
– Потому что, обсудив как следует это дело, я вижу, что тут сломаешь себе ногу. Я уже сказал вам, я боюсь в этом деле тайного преследования… и притом, всесильного! я боюсь, что это будет не правосудие, а судебное убийство; – я вижу, друг мой, или мне кажется, что я вижу правосудие вооруженным не мечом закона, но кинжалом бандита, и…
– Продолжайте, господин адвокат, – дрожащим и умоляющим голосом сказал угольщик, видя, что Фариначчьо не решался договорить:
Просперо подошел к двери и, уверившись в том, что она хорошо заперта, вернулся на свое место.
– Ходит слух, – продолжал он, – хотя я этому слуху не верю вполне, что так как Ченчи чрезмерно богаты, а племянники папы чрезмерно бедны и жадны, то ищут повода конфисковать имения Ченчи и передать их потом, под благовидным предлогом, в котором при дворе недостатка быть не может, бедным папским племянникам.
– Как! хотя бы для этого надо было казнить четыре невинные существа?
– Кардиналы носят красные платья для того, чтобы на них не видно было крови. Но скажите, ради Бога, кто вы такой?
– Вам не для чего знать, кто я, господин адвокат; все, что я могу вам сказать, это то, что нет несчастнее меня человека на свете. Неужели вы не возьметесь защищать это несчастное семейство?
– Во первых, вам надо знать, что защита отцеубийц допускается особенною милостью, но не предоставляется de jure по закону.
– И у вас достанет духу оставить на погибель этих несчастных, невинных как сам Христос?
