Было ясно, что артиллерийская подготовка приведет к большим жертвам среди осаждающих, затаившихся у самых редутов, приходилось рассчитывать лишь на сабельную и штыковую атаку!
На совещании в штабе решили, что атака начнется на заре 14 октября нужно было дать людям немного отдохнуть, перегруппировать некоторые батальоны, назначить командиров взамен погибших и отобрать лучших солдат. Весь день, предшествовавший атаке, Лафайет провел с офицерами в своей маленькой белой палатке, разрабатывая план операции. Рошамбо должен был атаковать левый редут, а Лафайета Вашингтон назначил командовать атакой на правый. В это время произошел неожиданный инцидент.
Среди многочисленных важных персон, окружавших главнокомандующего, находился некий полковник Виомениль, сухой и смуглый человек, который явно любил дерзить, так как, повернувшись к Лафайету, сказал с оскорбительным видом сомневающегося человека:
- И вы надеетесь успешно выполнить свою миссию, мсье?
Вопрос несомненно заслуживал пощечины, но этого нельзя было сделать в присутствии Вашингтона. Так как Лафайет ограничился тем, что сурово нахмурился, то Виомениль ещё ухудшил ситуацию, добавив:
- Я хочу сказать - с вашими...вирджинцами.
- Мои вирджинцы - лучшие солдаты во всей армии! - загремел Лафайет, с трудом сдерживаясь. - Они это вам докажут.
И он резко отвернулся, чтобы не обострять ситуацию, так как именно этого добивался Виомениль. Тот ненавидел маркиза. Виомениль в составе войск Рошамбо находился здесь для того, чтобы сражаться - но за короля Франции, а не за повстанцев. Он ненавидел и презирал Лафайета за то, что тот борется за освобождение Америки. Так что около полуночи, когда все офи церы ушли и Лафайет прилег отдохнуть два-три часа, он загадал, чтобы вражеская пуля укоротила Виоменилю его язык.
В это время его внимание привлек какой-то шум.
- Кто там?
Никто ничего не ответил. Вскочив, он вышел наружу, но никого не увидел. Шел дождь. Все спало, и природа, и люди. Единственным признаком жизни был небольшой костер из торфяника, защищенный от дождя досками, вокруг которого восседали несколько индейцев. Среди них был и Кут Луйя, его характерная фигура с годами становилась все внушительнее и плотнее.
- Эй, Донадье! - сказал он, приближаясь (с тех пор как они познакомились, он звал его только французским именем). Я думал, ты дезертировал. Где ты был последние три дня?
- Дезертировал? - оскорбился Донадье, вскочив и отдавая честь на французский манер. - Мой генерал осмеливается думать, что я предал клятву Пяти Племен? Я выдавал замуж мою дочь Фелицию.
- Прими мои поздравления. Я пошлю ей подарок, - рассмеялся Лафайет. Я очень доволен тем, что ты оказался здесь, так как я выделил тебе особую задачу, по которой ты должен атаковать со своими людьми немедленно. Сколько у тебя человек?
- Сто, мой генерал. Ирокезы и чероки. Рассчитывайте на нас так, словно нас двести, мой генерал. Вы знаете, что говорили в Париже, когда я был молод и когда готовилась драка с парнями с улицы Гренета? Говорили: "Будет жарко!"
- Будет жарко, старый приятель, - подтвердил Лафайет, отходя. Но, подойдя к палатке, он обернулся и спросил у До надье, не он ли бродил несколько минут назад вокруг палатки.
- Нет, мой генерал.
- Наверно, это был койот, - подумал генерал-майор, укладываясь.
Он собрался задуть свечу, когда...Ах нет, на этот раз не могло быть никаких сомнений! За полотном палатки кто-то был, ожидая, подстерегая...английский агент, которому поручено его убить? Но это не похоже на Корнуэльса!
Без колебаний выскользнув из постели, он распахнул вход и, нос к носу столкнувшись с кем-то, обхватил того обеими руками и покатился по земле до тех пор, пока они не подкатились к его постели, где выхватил из-под подушки пистолет и твердо сказал тому, кто лежал на земле:
- Не шевелитесь, иначе я стреляю!
Потом он зажег свечу и опустил руки:
- Нет! Черт возьми! Не может быть!
И действительно, что можно было ещё сказать: человеком, который лежал на земле был Фанфан Тюльпан.
* * *
Подросший (это стало видно, когда он поднялся с земли), заросший бородою, ещё более худой, чем прежде - но, черт возьми, это действительно был он и вовсе не мертвый! На нем была серая матросская куртка в весьма жалком состоянии; он был бос и промок до нитки, длинные волосы беспорядочно спутаны. Он улыбался - этот паршивец обладал чарующей улыбкой - и рассматривал своего бывшего командира со счастливым выражением лица, как потерянного и наконец-то найденного дядюш ку, почтительно ожидая, что тот заговорит первым. Это наконец-то произошло, когда генерал-майор сумел проглотить слюну. Все ещё не очень уверенным голосом он спросил:
- Я действительно имею честь говорить с мсье Тюльпаном?
- Да, это действительно я, мсье генерал-майор.
- Вы же мертвы вот уже два года, мсье Тюльпан, вы расстреляны за покушение на убийство старшего по чину офицера, генерала Рампоно, если я не ошибаюсь? - строго сказал Лафайет, тогда как ему хотелось покатиться со смеху и прижать юношу к своему сердцу. - Не объясните ли вы мне, каким таинственным образом оказались здесь, не иначе как вы переплыли реку мертвых вплавь, если судить по вашему виду.
- Вы правы, когда говорите о тайне, мсье. Это действительно тайна. С вашего позволения я расскажу о тех невероятных обстоятельствах, которые позволили мне избежать суда военного трибунала, на котором я должен был услышать полагающийся мне приговор к расстрелу, но прежде всего вы должны узнать, что стрелял я в господина Рампоно только в ситуации совершенно законной самообороны.
- Хорошо, хорошо, я вам верю, - проворчал Лафайет. - Но это могло быть только в том случае, если он собирался вас убить... Это действительно так было? Наверняка тут замешана женщина, не так ли, отъявленный авантюрист?
- Да, мсье.
- Вы наставили рога этому генералу?
- Можно сказать и так, мсье. Но он не мог этого знать и я осмелюсь заявить, что он собирался меня убить на основе простых догадок. Не было ли это слишком нагло с его стороны?
- Предположим, это было так, - сказал Лафайет, пытаясь удержаться от смеха. - Короче?
- Короче, меня арестовывают, приговаривают к смерти и я оказываюсь в каменном мешке лицом к лицу со священником, который пришел отпустить мне грехи.
- Это должно было продолжаться довольно долго.
- Священник был стар и невинен, как агнец, так что я рассказывал ему только назидательные вещи. Здесь, мсье, и начинается самое таинственное. В день моей казни, вернее ещё ночью, в мою камеру входят два человека в масках и я говорю себе: - "Все, пришел твой час". Они завязывают мне глаза. Я протестую, говоря, что хочу смотреть смерти прямо в лицо, хотя, как и на солнце, на неё смотреть невозможно. Они не слушают, выводят меня, все ещё закованного, я пересекаю двор тюрьмы и...
