Ознакомительная версия.
— Годунова нам на правеж! — неслось с площади перед Красным крыльцом с высокими резными столбами по обеим сторонам.
— В каменья Годунова и его братцев! От них наши муки!
— В каменья всю иудову семейку! — ревел чей-то бас так, что остальные стекла, казалось, вот-вот треснут и осколками посыплются на лавки, где до сего часа бояре Думы восседали в своих парчовых шубах и горлатных шапках с такой важностью и с вековым величием. В палату вбежал изрядно битый дворовый человек лет тридцати, простоволосый и с кровоподтеком на лбу. Он упал на колени то ли от усталости, то ли от пережитого ужаса и, задыхаясь, прохрипел:
— У кремлевского рва погромили двор думного дворянина Черемисина! Дворовых кого крепко поколотили, кого прочь согнали, скарб растащили, худóбу по себе разобрали!
— Так чтó делать, бояре? — выступил к середине зала Андрей Иванович Шуйский, от нетерпения дергая в руках свободный конец голубого шелкового пояса. — Надобно идти к царю! Как скажет царь и великий князь Федор Иванович, так и сотворим! Думаю, Борису Федоровичу лучше быть на время воеводою где-нибудь в большом городе, чем быть каменьями побитым! Не сгинул же прежний правитель Богдан Бельский, в Нижнем Новгороде живет спокойно!
— Как же! — вновь взвился до крика царев дворецкий Григорий Годунов. — Шуйские сызнова норовят чужим горем попользоваться! Не так ли после ссылки Богдана Бельского к вам перешли богатые земли в Луховском удельном княжестве, город Кинешма с волостью, да князю Ивану Петровичу великим царевым жалованием отдан Псков с пригородами, с тамгою[17] да с кабаками, чего ни которому боярину не давал допрежь сего царь и великий князь!
— Князю Ивану Петровичу город Псков даден в кормление по его ратным заслугам! — с вызовом ответил Андрей Иванович. — А за какие такие ратные заслуги конюший Борис Федорович получил в кормление богатые и обширные Важские земли? Да я ни разу не видел боярина Бориса не то что на ратном поле, а даже на кремлевской стене в воинских доспехах!
Бояре кричали, словно пытались заглушить рев толпы на площади, к которому неожиданно присоединились набатным гулом кремлевские многопудовые колокола.
— Горит! Чей-то двор горит у Неглинной! — закричал длинноногий и растрепанный подьячий, не по чину вбежав в палату Боярской думы, — Вопили в толпе многоголосо, чтобы идти скопом и жечь двор Бориса Федоровича здесь, в Кремле!
Панический вопль длиннобородого, с ошалелыми круглыми глазами подьячего на миг притишил боярскую перебранку, но от этого еще явственнее стали слышны крики толпы с угрозой побить стрельцов у царского дворца и силой добыть Годунова для расправы.
— Тише, бояре! — зычно выкрикнул тучный, в парчовом одеянии и с посохом в правой руке князь Федор Иванович Мстиславский. После того как его родитель, старейший в Думе князь Иван Федорович был пострижен в монахи за попытку развести царя с Ириной Годуновой и сослан в Кириллов монастырь на Белоозере, царь Федор Иванович отдал все его обширные земельные владения сыну, Федору Ивановичу, который теперь занимал пост главного воеводы и старшего из бояр. К его окрику бояре прислушались, умолкли, и только Григорий Годунов продолжал ворчать в усы, злобно поглядывая из-под черных широких бровей на молчаливого, в стороне ото всех стоящего у разбитого окна князя Ивана Петровича Шуйского.
— Неужто не видите, бояре, к чему ведет распря меж вами? Ныне о другом думать надо — как московскую чернь утишить да из Кремля удалить! Иначе сыщутся гулевые людишки, взбаламутят народец шаткий, учнут громить да жечь ваши подворья, хуже крымских набеглых татар!
— Кабы не подсыльщики от князей Шуйских, так и не было бы свары! — не удержался от нового упрека сам Борис Годунов. — Ведомо мне, что не оставили князья вкупе со своими единодумцами развести царя с царицей и женить его на твоей сестре, боярин Федор Иванович! Не за это ли зло царь Федор Иванович удалил в монастырь твоего родителя, а своего троюродного брата князя Ивана Федоровича?
— А тебе, боярин Борис Федорович, весьма хотелось бы извести вконец всех высокородных рюриковичей да гедиминовичей! — съязвил князь Андрей Иванович Шуйский. — Знают все, как ты из безродного рынды и царева мыльщика к тридцати годам боярином стал заботой тестя твоего Малюты Скуратова! На Москве даже собаки знают о твоих потайных помыслах примерить шапку Мономаха! Не так ли?
— А-а, обо мне все собаки знают! — вскипел конюший и с поднятым над высокой шапкой посохом успел сделать в сторону ехидно улыбающегося князя Андрея Ивановича несколько стремительных шагов. И быть бы новой между ними крепкой сваре, если бы от дальнего входа не раздался громкий и властный окрик:
— Уймитесь, бояре!
По палате прошел затихающий говор:
— Митрополит идет!
— Сам Дионисий в Думу пожаловал!
— Весьма кстати! Того и гляди поножовщина начнется меж боярами, како у питухов в государевом кабаке, исподнее пропивших напрочь!
— Конюший не иначе отравленный кинжал припрятал за пазухой расписного кафтана! Ишь, как сверкают на нем золотые позументы воротника и на рукавах!
— Тише, боярин Гаврила Титович! Не ровен час — услышат Годуновы, тогда и тебе не миновать злой участи в каком-нибудь дальнем монастыре, как боярину Мстиславскому!
Из толпы бояр неожиданно для всех противников правителя Бориса Годунова навстречу митрополиту Дионисию выступил среднего роста, худощавый и длиннолицый с редкой бородкой князь Василий Иванович Шуйский. Он до сих пор смиренно стоял пообок с князем Иваном Петровичем и в свару с Годуновыми не вступал, словно выжидая подходящего момента напомнить и о себе.
— Владыко, — торопливо заговорил Василий Иванович, — яви мир между боярами, ибо в сей роковой час под каменьями и дубинами черни бунтующей поляжем мы все, и правые в своей распре, и виновные! Не приведи господь, чтобы и в Москве, как то было не столь давно в Париже, повторилась ночь святого Варфоломея![18]
Митрополит Дионисий, высокий и худой лицом, словно все последние месяцы своей жизни провел в бесконечных постах, седовласый, с большим ястребиным носом, от страшных слов князя Василия Ивановича с напоминанием о кровавой резне во Франции, перекрестился, быстро прошел в середину палаты, резко ударил тяжелым посохом о пол.
— Взываю всех вас к миролюбию, бояре! Неужто и нам на Руси, как в католической Франции который десяток лет уже, зачинать братоубийственную войну промеж себя? Позрите, чернь ломится в царские покои, уже ножи наточены на вас, на царя и великого князя с домочадцами!
Ознакомительная версия.
