Грубая простота вопроса ошеломила его.
— Это побуждает меня к скромности, мадам, — ответил он, наконец.
Она не отрывала взора от Франца Эккарта.
— Но слава, власть, роскошь и все прочее? Вас это никогда не соблазняло?
Была ли она осведомлена лучше, чем казалось на первый взгляд? Знала ли она о венгерском деле? Он засмеялся:
— Ошибусь ли я, мадам, если скажу, что вы относитесь ко всему этому так же, как я?
Мария Нарбоннская еле заметно улыбнулась и встала.
— Я вернусь, чтобы еще расспросить вас о ваших катренах. Или же вы приедете ко мне в Тур, — сказала она, снова покосившись на Жанну.
Она протянула ему руку, он поцеловал ее. Она повернулась к Жанне, державшейся в стороне, и совершенно неожиданно раскрыла ей объятия: обе женщины расцеловались. Мария Нарбоннская пошла к двери, но на пороге остановилась:
— Что означает этот особо темный катрен, самый последний?
Он объяснил ей так же, как Жанне.
— Значит, неверные и дикари, — произнесла она.
— Первые — скоро, вторые — позже, — уточнил он.
— До свидания, — сказала графиня.
— Вот покровительство, которого я желала для тебя, — заметила Жанна, проводив гостью. — Ибо ты теперь знаменит и завистников будет множество.
Николь де Пантьевр явилась в первых числах ноября со свитой куда более многочисленной, чем у Марии Орлеанской, хотя по рангу стояла намного ниже; в сущности, никакого ранга уже не было, ибо Людовик XII двадцать лет назад выкупил у нее все права на герцогство Бретонское.
Она была нарумянена, как мадонна в раке.
Быстро выяснилось, что помимо даты смерти короля ее интересовало только одно: будущее Бретани. Она поделилась своими страхами: договор в Блуа, навязанный королю Фердинандом Арагонским и Максимилианом Австрийским, предусматривал брак Клод, дочери Людовика, с Карлом Габсбургским, сыном Максимилиана. В приданое она должна была получить герцогство Миланское, Геную, Бургундию и Бретань.
— Бретань! — вскричала она. — Но ведь это же достояние нашей семьи!
Она стала жаловаться. Жанна и Франц Эккарт быстро распознали ее неискренность: в течение многих столетий за это герцогство вели кровавую борьбу Пантьевры и Монфоры. Но ни те ни другие не имели наследника мужского пола, чем и воспользовался Людовик XI. Заверения в любви к этой провинции не стоили ровным счетом ничего.
— Я не вижу, чтобы Бретань покинула лоно короны, — ответил Франц Эккарт.
Это утверждение привело ее в замешательство; очевидно, она надеялась, что в начавшейся неразберихе сумеет вернуть себе герцогство.
— Но как же договор?..
— Мадам, я не посвящен в тайны советников, но мне кажется, что в договоре сказано только об обещании заключить брак.
— Вы хотите сказать, что король не сдержит слова?
— Я бы сказал скорее, что он сохранит верность французскому королевству.
Она закусила губу и задумалась:
— Значит, в этом смысл второго катрена?
Он кивнул.
— Составьте мне гороскоп Бретани! — приказала она. И положила на стол кошель.
Ее растерянный взгляд блуждал по комнате.
— В 1515 году, вы уверены? — вновь спросила она.
— Я знаю лишь то, что говорят звезды, мадам.
В конце концов, она величественно поднялась, протянула руку и заявила, что ожидает гороскоп Бретани в самое ближайшее время.
Когда она ушла, Франц Эккарт взорвался:
— Чем я занимаюсь? Жозеф был прав! «Составьте мне гороскоп Бретани!» Можно подумать, она отдает распоряжения своему шорнику! Я превратился в ярмарочного прорицателя!
— Нельзя выиграть все ставки, — миролюбиво заметила Жанна. — Ты получил Марию Нарбоннскую. И в любом случае для ярмарочного прорицателя тебе неплохо платят. В этом кошеле десять ливров.
Едва Франц Эккарт пережил неприятные минуты, связанные с визитом Николь де Пантьевр, как отец Лебайи явился напомнить ему об обязанностях толкователя звезд.
— Монсеньор Морни попросил меня известить вас, что он получил письмо от Этьена де Понше, епископа Парижского, который чрезвычайно удовлетворен вашими ответами на его вопросы и желает задать вам другие.
Отец Лебайи поднял голову, и его сухое лицо осветилось от лукавой искорки в глазах. Он напоминал ветку масличного дерева, тиса или оливы, временами выбрасывающую язык пламени при горении.
— По мнению монсеньора Морни, при вашем ремесле было бы весьма разумно особо почтить епископа, например, отправиться в Париж, дабы лично засвидетельствовать свое почтение.
Жанне это предложение показалось двусмысленным, недаром отец Лебайи подчеркнуто выделил слова «при вашем ремесле».
— Прошу вас поблагодарить епископа за совет и заверить, что я отнесусь к нему с величайшим вниманием, — ответил Франц Эккарт.
— Это дает нам возможность вновь увидеть Париж, — сказала Жанна.
— И познакомить с ним Жозефа, — отозвался он. И через мгновение добавил: — Ну вот, я желал свободы, а стал придворным.
Повернувшись к Жанне, он заметил:
— Благодаря тебе я, в конце концов, обрету покорность.
А после меня? — подумала она. Что с ним будет?
И тут же укорила себя за суетность: кладбища были заполнены людьми, которые мнили себя необходимыми.
Тем временем пришло семнадцать новых писем. Можно было подумать, что Франц Эккарт — единственный прорицатель в королевстве. На самом деле во всех городах, достойных этого имени, их насчитывалось не менее десяти, а на ярмарках — два десятка: за пять солей они торговали своим искусством, не чураясь и карт Таро, и предсказывали обильное потомство распутным девкам, переряженным в честных горожанок.
27
Высокое покровительство
В ноябре в Париже день продолжался восемь часов, без рассвета и сумерек. По утрам чернильная ночь таяла в грязной воде, и вскоре после последнего удара колокола, отбивавшего четыре часа, на город опускалась, словно траурный креп, серая вуаль, порой испещренная серебряными блестками — снегом или градом.
Жоашен пришел в восторг от особняка Дюмонслен. На следующий день пришлось дать ему анисовую настойку, чтобы снять излишнее возбуждение.
Он отправился на прогулку вместе с Жозефом. Они дошли до Большого Шатле, где стояла виселица с тремя повешенными. Это зрелище привело Жозефа в ужас, но мальчик испугался еще больше, когда Жоашен вдруг затрясся: на губах у него выступила пена, глаза закатились, из горла стали рваться хриплые страшные звуки. Они вернулись домой под улюлюканье нищих.
— Что за вонь! — восклицал Жозеф. — Как эти люди выносят подобные миазмы?
