— Тебе больно? — спросил Бруно, прибегнув к франкскому языку: он понятен решительно всем на берегах Средиземного моря, от Марселя до Александрии, от Константинополя до Алжира, и с его помощью можно объездить весь Старый Свет.
— Кто ты? — спросил мальчик.
— Друг.
— Разве я не твой пленник?
— Нет.
— Как же я попал сюда?
Паскуале все рассказал ему; мальчик внимательно выслушал рассказ, а когда тот подошел к концу, посмотрел прямо в глаза Бруно и спросил с чувством глубокой благодарности:
— Хочешь быть моим отцом, ты, спасший мне жизнь?
— Хочу.
— Отец, — проговорил раненый, — твоего сына зовут Али. А тебя как звать?
— Паскуале Бруно.
— Да благословит тебя Аллах! — сказал мальчик.
— Не надо ли тебе чего-нибудь?
— Воды: мне хочется пить.
Паскуале взял глиняную кружку, спрятанную в углублении скалы, и спустился к ручью, протекавшему неподалеку от пещеры. Вернувшись, он бросил взгляд на ятаган мальчика и заметил, что раненый даже не попытался достать его. Али жадно схватил кружку и одним глотком опорожнил ее.
— Да ниспошлет тебе Аллах столько счастливых лет, сколько капель воды было в этом сосуде, — сказал он, возвращая кружку.
— Ты славный мальчик, — прошептал Бруно, — скорее поправляйся, а когда поправишься, сможешь вернуться к себе в Африку.
Мальчик поправился и остался на Сицилии: он так полюбил Бруно, что не захотел с ним расстаться. С тех пор они были неразлучны. Али ходил с Бруно на охоту в горы, помогал ему управлять лодкой на море и готов был отдать жизнь по первому знаку того, кого он звал своим отцом.
Это Али накануне сопровождал Бруно на виллу князя Карини, это он ждал его под окнами во время разговора с Джеммой и дважды подавал сигнал о грозящей опасности: первый раз, когда князь позвонил у калитки виллы, и второй, когда тот вошел в дом. Мальчик уже хотел было подняться в комнату Джеммы, чтобы помочь отцу, но тут Бруно выпрыгнул из окна. Али побежал за ним. Они добрались до берега, сели в ожидавшую их лодку, и, так как ночью нельзя было выйти в море, не возбудив подозрения, они смешались с рыбачьими лодками, ожидавшими рассвета в порту.
Этой ночью Али так же заботливо ухаживал за Паскуале, как и тот когда-то ухаживал за ним, ибо князь Карини не промахнулся; напрасно он искал пулю в обивке стен, она застряла в плече Бруно, и Али пришлось сделать лишь небольшой надрез своим ятаганом, чтобы вынуть ее со стороны, противоположной той, в какую она вошла. Все это произошло почти без участия Бруно, он словно и не думал о своей ране и только время от времени смачивал ее, как мы уже говорили, морской водой, пока мальчик, казалось, чинил свои сети.
— Отец, — вдруг прошептал Али, прерывая свое мнимое занятие, — взгляни-ка на берег!
— Что там такое?
— Толпа народа.
— Где?
— На дороге в церковь.
В самом деле, многочисленная толпа шла по извилистой дороге, что вела на вершину святой горы. Бруно разглядел свадебное шествие, направляющееся в церковь святой Розалии.
— Правь к берегу и греби со всех сил! — воскликнул он, вскочив на ноги.
Мальчик повиновался, схватил весла, и маленькая лодка полетела словно на крыльях по морским волнам. Чем ближе подходили они к берегу, тем угрюмее становилось лицо Паскуале; наконец, когда оставалось проплыть каких-нибудь полмили, он воскликнул в неописуемом отчаянии:
— Это Тереза! Они поторопились со свадьбой, не захотели ждать воскресенья, боятся, как бы я не похитил ее!.. Бог мне свидетель, я сделал все что мог! Хотел, чтобы все хорошо кончилось… Они этого не пожелали. Горе им!
После этих слов Бруно с помощью Али поднял парус, и лодка, обогнув гору Пеллегрино, два часа спустя скрылась за мысом Галло.
Паскуале не ошибся. Графиня так опасалась какого-нибудь безумства с его стороны, что велела приблизить на три дня бракосочетание Терезы, утаив от девушки свою встречу с ее возлюбленным, а будущие супруги из чувства глубокого благоговения перед покровительницей Палермо выбрали для этого обряда церковь святой Розалии.
То, что Палермо отдал себя под покровительство молодой и красивой святой — еще одна из своеобразных особенностей этого города, где все дышит любовью. Подобно тому как Неаполь чтит святого Януария, Палермо чтит святую Розалию, видя в ней всемогущую носительницу небесной благодати; но у этой святой имеется и немалое преимущество перед святым Януарием, ибо она француженка королевской крови и прямой потомок Карла Великого[1], как об этом свидетельствует ее генеалогическое древо, изображенное над внешним порталом церкви; древо это произрастает из груди победителя Видукинда и состоит из нескольких побегов, соединяющихся у его вершины, символизируя рождение князя Синебальдо, отца святой Розалии. Но ни знатность рода, ни богатство семьи, ни ее собственная красота не тешили юную принцессу. Влекомая созерцательной жизнью, она покинула в возрасте восемнадцати лет двор короля Рожера и сразу исчезла; никто не знал, что с ней сталось, и нашли ее только после смерти, неувядаемо прекрасную, будто спящую, в той самой пещере, в которой она жила, и в том положении, в котором она навеки почила безгрешным, целомудренным сном Божьих избранников.
Пещера эта находится на склоне древней горы Эвита, столь известной в эпоху Пунических войн своей неприступностью, чем умело пользовались карфагеняне; однако в наши дни гора, овеянная воинской доблестью, получила новое имя. Ее бесплодная вершина была освящена Церковью и стала называться Пеллегрино, что имеет двойное значение: «гора Благодати» и «гора Паломника». В 1624 году в Палермо разразилась эпидемия чумы; жители обратились за помощью к святой Розалии. Ее чудотворное тело было с большой торжественностью перенесено из пещеры в палермский собор, и едва святые останки коснулись порога этого полухристианского, полуарабского храма, построенного архиепископом Гуальтьери, как Иисус Христос по заступничеству святой избавил город не только от чумы, но также от войны и голода, если верить барельефу, высеченному Виллареале, учеником Кановы. Благодарные жители Палермо превратили пещеру святой Розалии в церковь и провели к ней такую превосходную дорогу, что теперь кажется, будто она восходит к временам, когда римские колонисты перебрасывали между горами мосты и акведуки, своеобразные гранитные подписи метрополии. Наконец, на том самом месте, где было найдено тело святой Розалии, была сооружена мраморная статуя в венке из роз; скульптор придал ей позу, в какой святая почила. Это произведение искусства было, кроме того, богато украшено самим королем. Карл III Бурбон пожертвовал покровительнице Палермо платье из золотой ткани стоимостью в двадцать пять тысяч франков, алмазное ожерелье и великолепные кольца и, пожелав присовокупить к этим светским дарам поистине рыцарские почести, пожаловал ей большой Мальтийский крест на золотой цепи и орден Марии Терезии — звезду, окруженную лавровым венком с девизом «Fortitudini»[2].
