Можно было посвятить Фиореллу в тайну, но самая лучшая роль та, что исполняется естественно. Я рассчитывал на голос крови, который заставлял всех матерей любить своих детей, и наоборот.
Вечером Фиорелла не вернулась в театр. Импресарио получил довольно большую сумму и письмо, где говорилось, что он никогда больше не увидит девушку. Маленькая анонимная записка, принесенная монахиней, приглашала меня явиться в монастырь на другой день.
Итак, я имел успех. Фиорелла перестала быть несчастной плясуньей и стала дочерью богатой герцогини Р., а мне предстояла будущность – из ничтожного расстриженного монаха превратиться в знатного господина, мужа красавицы, который мог гордо раздавать милостыню бывшим друзьям.
Меня приняла сама настоятельница. У нее был суровый и в то же время сияющий вид. Герцогиня заговорила со мною о Фиорелле без малейшего стеснения, но очень серьезно. Она знала, говорила аббатиса, о моей любви к ее дочери и что эта нежность не перешла границ целомудренной склонности.
Очевидно, мне неприлично было опровергать ее.
Она благодарна мне за преданность и почтительность и хочет достойно вознаградить.
Но я должен был отказаться от всякой надежды, от всякой мысли соединиться с Фиореллой, так как такой бедняк, как я, не может получить, нужно понять это, руку одной из богатейших наследниц в Сицилии. К тому же Фиорелла решилась провести жизнь в святом доме, которым управляла ее мать, и будет здесь королевой и повелительницей, а вместе с тем спасет свою душу, сильно отягченную ошибками молодости.
Легко представить себе, каково было мое отчаяние. Желая устроить наше будущее как можно лучше, я не только составил свое несчастье, но и несчастье бедной девушки, конечно, не по собственной воле, оставшейся в монастыре, где должна была страдать так же, как и я. Мое сердце сжималось при мысли, что я обрек мою прелестную подругу на жизнь, полную сожалений и мучений.
Я хотел протестовать, хотел даже, рискуя быть отправленным на галеры, признаться в своей хитрости.
Но герцогиня умела так глядеть на людей, что слова замирали у них на губах. Она принадлежала к числу тех патрицианок, которые охотно разрешают затруднительные семейные положения ударом кинжала или стаканом вина с небольшою примесью какого-нибудь сильнодействующего средства. Открытая борьба с подобной противницей показалась мне невозможной. Я удалился, поклонившись, пораженный и уничтоженный кошельком с сотнею дукатов, сунутым мне в руку достойной настоятельницей.
Сначала я хотел бросить деньги ей в лицо, но устоял и дал себе слово употребить их на возвращение потерянного мною ангела.
Но, увы! Как сделать это?
Несколько дней прошли в напрасном ожидании какого-нибудь вдохновения, какого-нибудь неожиданного случая. Я хорошо знал Фиореллу. Даже допустив, что ее могли соблазнить на несколько часов, не сомневался: ее свободолюбивый характер непременно должен был пробудиться во всей его дикости и оттолкнуть все препятствия. Но дни проходили, а я не видел никакой надежды. Все, что узнал из слухов, ходивших по Палермо, было то, что в монастыре Святой Розалии происходят беспорядки и что какое-то готовившееся пострижение встречает большие препятствия. А известно, какие непревзойденные средства есть у монахинь, чтобы шставить повиноваться непокорных овец.
Фиорелла, бедная Фиорелла! И я сам толкнул ее в пропасть, где она должна была исчезнуть навсегда.
Я был в страшном отчаянии. Не рискуя попасть в руки полиции, никогда не следует слишком близко заглядывать за стены монастыря средь бела дня. Поэтому я проводил целые дни, бродя по полям, придумывая различные смелые планы, в которых пожар играл самую невинную роль. Но как только наступала ночь, садился под большими деревьями аллеи, идущей вдоль монастыря, и внимательно прислушивался к малейшему шуму, доносившемуся из-за его мрачных стен.
Временами оттуда слышалось отдаленное пение; тогда у меня темнело в глазах и из тумана являлись неопределенные образы. Я видел Фиореллу, бледную, с распущенными волосами, в длинной, как саван, монашеской рясе.
– О, моя прелестная Фиорелла, олицетворение любви, неужели твоим молодости, блеску и оживлению суждено навсегда погибнуть?
Фиорелла, которую я видел теперь пред собой, глядела пристальным и диким взглядом. Она боролась с беспощадной тиранией, и ее протянутые ко мне руки, казалось, молили о помощи.
Однажды вечером, картина была особенно ясной, и я не пропустил ни одной из ее деталей. Настоятельница стояла, наклонившись к девушке, устремив на нее взгляд своих больших холодных глаз, тогда как Фиорелла, стоя на коленях, ломала руки и умоляла сжалиться над ней.
– Фиорелла! – вскричал я. – Она тебя не слушает. Клянусь тебе, она не твоя мать!.. Это я все выдумал, и должен признаться тебе во всем. Не теряй времени, умоляя ее напрасно! Разве ты не видишь в ее взгляде непоколебимую решимость. Защищайся, Фиорелла, не позволяй ей крикнуть, иначе ты погибла… Хорошо!.. Хорошо… Я вижу. Ты встаешь, сверкая глазами, великолепная в своей смелости… Как ты прелестна и ужасна! Да, ты имеешь право жить и любить!.. А! Теперь уже она дрожит пред тобой, боится и умоляет. Берегись, монахини похожи на тигриц. Она обманывает тебя!.. Подкрадывается и сейчас прыгнет…
Я почти сходил с ума. Сцена, которая мне представлялась, была так отчетлива, что казалась действительностью. Задыхаясь, я следил за перипетиями ужасной борьбы и ободрял Фиореллу своими безумными словами.
– Защищайся! Не давай ей пощады! Ты сильнее, и я люблю тебя! Хватай ее за горло. Я этого хочу, я приказываю… Сжимай ей горло, чтобы она не могла позвать на помощь. Бей ее… Ты будешь свободна… А теперь свяжи ее. Нет, это бесполезно, она падает без чувств. Кончай! Кончай свое дело! Не обращай внимания на кровь на твоих руках. Беги, Фиорелла! Возьми ключи, не теряй времени, погаси лампу. Теперь темно. Твое сердце бьется. Бедняжка, я вижу, как ты идешь вдоль стены. Мужайся! Закрой дверь и ступай вниз. Иди по коридору. Снова спускайся вниз. На лестнице есть выход. Ты его видишь?.. Да, ты его видишь, несмотря на темноту. Ключ, отворяющий эту дверь, самый маленький из всех… Ты нашла его? Хорошо, торопись. В монастыре поднимается шум, тебя будут преследовать. Будь смелее, и ты спасешься. Мои объятия открыты для тебя. Я дам тебе свободу и любовь.
Я не говорил, а кричал эти слова. Страшная тяжесть давила мне легкие. Вдруг мне показалось, что послышалось хлопанье дверей, сопровождаемое шумом многочисленных шагов. И мне казалось, будто все эти люди шли по моей груди. Я испугался чего-то ужасного, что должно было произойти. Я чувствовал себя, как в кольце невидимой угрожающей толпы. Хотел встать, уйти, но не в состоянии был победить своего ужаса.
