— О, мой государь… — бледнея, прошептал вольноотпущенник и послушно исполнил волю императора.
Домициан обрадовано вскрикнул, будто ожидал этой встречи со срамом своего слуги:
— Иудей! Я так и знал… Кругом одни евреи, брат… Где вы, сыны Рима, владыки земли, облаченные в тогу?… Парфений!
Тут же из потайной двери появился спальник Парфений, детина под два метра роста, с ужасным шрамом от меча варвара на изрытом оспой лице.
— Парфений… — ласково прошелестел Домициан. — Ну, ты знаешь, что нужно делать с теми, кто пытается обмануть меня… В данном случае я пекусь не только о своем благе, но и о благе государства. Иудей Магон не платил налоги и тем самым преступил закон. А перед законом все равны. И даже мой верный Магон. Не так ли, Парфений?
Тот молча кивнул и подтолкнул остолбеневшего от страха Магона к выходу из спальни императора. Раб в мольбе сложил руки на груди.
— Государь, помилосердствуй… — прохрипел вольноотпущенник.
Домициан закинул крупную виноградину в рот, раздавил ее языком и лениво проговорил, не глядя на склоненного к его ногам доносчика:
— Если я буду поощрять доносчиков, то все подумают, это государство поощряет доносчиков. Люди же должны знать, что я пекусь о здоровье Рима… Хотя без подлых доносчиков не будешь знать о коварных заговорщиках. Однако закон суров, но это — закон.
Император сделал рукой знак Парфению.
— На крест я тебя, Магон, не отправлю… Пусть накажут доносчика по обычаю предков.[10]
Двенадцатый цезарь Рима возлег на ложе, сладко потянулся.
— Доброта, доброта и милосердие погубят меня, а не заговорщики и предсказания халдеев… Я очень добрый. И очень справедливый. Донесли мне, что трое вольноотпущенников оскорбили мою прическу. Я сгоряча потребовал у сената приговорить их к казне на кресте. А когда жестокосердные уже послали моих обидчиков на казнь, я остановил их и пожалел преступников. Говорю сенаторам, что это я проверял, как они меня любят. Теперь вижу, что любят… И хочу помилосердствовать в отношении сенаторов. Пусть осужденные выберут казнь сами. Милосердно? Не так ли, брат?
Флавий Сабина перестал забрасывать в рот сладкий виноград, уставившись на двоюродного брата неподвижным взгядом.
— Они, говоришь, оскорбили твою прическу? Как это?
— Да так… Посмеялись над чьей-то плешью. А такие шутки я принимаю, как личное оскорбление. Ты же знаешь, как я отношусь к волосам. Даже книгу издал об уходе за ними, стихи написал.
И он продекламировал:
— Видишь, каков я и сам красив, и величествен видом?
Он посмотрел на своё отражение в зеркале, вздохнув, сказал:
— Ничего нет пленительнее красоты. Но нет ничего и недолговечней её…
В спальне вновь появился Парфений, встал у колонны, скрестив руки на груди.
— Ну, брат, я пошел… — встал со своего ложа Флавий Сабина. — Ты действительно очень добр ко мне. Врут люди…
— Враги мои, — поправил император.
— И мои тоже, значит.
Домициан хлопнул в ладоши и подмигнул Парфению:
— Проводи дорогого гостя, моего двоюродного брата. И прикажи носильщикам доставить туда, куда он прикажет. Понятно, Парфений?
Тот молча поклонился императору.
Больше Флавия Сабины никто и никогда не видел ни живым, ни мёртвым.
Максим сел на перронную лавочку, сжимая в руке закрытую бутылку пива. Со стороны ярко освещенного киоска в его сторону шли двое молодых мужчин, в спортивных штанах и кожаных куртках. На головы были накинуты светлые матерчатые капюшоны, хотя дождь давно перестал.
— Дядя, дай на пиво… — с характерным среднеазиатским акцентом сказал один из парней.
Максим протянул так и не открытую им бутылку «Балтики».
— Откуда, мужики? Таджики?… — спросил Звездочёт, вглядываясь в смуглые лица парней. — Гастарбайтеры? Как платят на стройке?
— Как платят, дядя? — усмехнулся тот, что был пониже ростом. — Вишь, на пиво даже не хватает…
Низкорослый взял бутылку, повертел её в руках и поставил на лавочку.
— Раз ты такой добрый, дядя, то дай нам и закурить…
Максим полез за сигаретами в карман, но маленький таджик вынул руку из кармана, в которой блеснуло узкое лезвие ножа.
— Тихо, дядя… — с присвистом прошипел он. — Гони мобилу, деньги… И тихо, а то порежу…
Его напарник уже снял с плеча сумку, тянул к себе тубу с эскизами к главной картине Звездочёта. Максим тубу не выпускал из рук, чувствуя, как уперся нож маленького гопника прямо в ребро. Дело принимало серьезный оборот. Одно неосторожное движение Максима могло стоить ему жизни.
— Где мобила? — прошипел в ухо маленький.
— Нет у меня сотового, — ответил Максим. — И никогда не было…
Низкорослый, не убирая ножа, бросил напарнику:
— Рафик! Проверь дядины карманы…
Рафик первым делом залез во внутренний карман плаща, вытащил бумажник с деньгами, билетом и паспортом, потом сноровисто ощупал карманы плаща, не обращая внимания на звон ключей от квартиры и мелочи, что дала в качестве сдачи киоскёрша.
— В трубе — что? — спросил маленький. — Рафик!..
Второй гопник дернул за тубу, с характерным звуком открыв крышку пенала — будто пробку из бутылки доброго вина выдернули.
— Мазня какая-то!.. — сказал грабитель, приехавший в Москву на заработки и грязно выругался.
Эскизы полетели в лужу.
— Бери голую бабу!.. — скосил глаза на рисунки маленький, угрожавший Максиму ножом. — Бери, Рафик!
Он заливисто рассмеялся:
— В вагончике дрочить будешь…
Долговязый наступил на эскиз грязным ботинком и тоже утробно забулькал смехом. Звездочет будто очнулся, вышел из оцепенения первых минут налета — эти сволочи теперь обижали его детище, его творение. А этого Нелидов спустить никому не мог.
И тут Максим сделал то, чего никак не ожидал от себя, любимого и в разумных пределах трусливого обывателя. Он, будто сжатый в пружину, резко выпрямился, ударив головой в широкополой шляпе маленького прямо в челюсть. Тот отлетел на метр, проехав юзом по мокрой лавочке. Бутылка с пивом грохнулась на перрон, пенно взорвавшись на асфальте.
— Ой, больна-а-а!.. — закричал маленький таджик, выронив нож. — Он, Рафик, дерется!..
Но Рафик уже бежал по немноголюдному перрону, оглядываясь на копошившегося на лавке сотоварища. Долговязый таджик энергично расталкивал пассажиров с вещами, будто сам спешил на южный экспресс до Душанбе или куда там ему…
— Убью, чурка!.. — замахнулся на маленького Максим кулаком.
Маленький пискнул, забыв про свой складник, скользкой змейкой выскользнул из-под своей жертвы и дал стрекача прямо через пути, запрыгав по блестящим рельсам, как резвая собачья блоха.
