– Да, да, понимаю, – вслух сказал Данглар.
Потом прибавил про себя:
«В Париж, доставить по назначению письмо, которое ему дал маршал. Черт возьми! Это письмо подает мне мысль. А, Дантес, друг мой! Ты еще не значишься в реестре „Фараона“ под номером первым!»
И он крикнул вслед удалявшемуся Эдмону:
– Счастливого пути!
– Благодарю, – отвечал Эдмон, оглядываясь через плечо и дружески кивая головой.
И влюбленные продолжали путь, спокойные и счастливые, как два избранника небес…
IV. Заговор
Данглар следил глазами за Эдмоном и Мерседес, пока они не скрылись за фортом Св. Николая; потом он снова повернулся к своим собутыльникам. Фернан, бледный и дрожащий, сидел неподвижно, а Кадрусс бормотал слова какой-то застольной песни.
– Мне кажется, – сказал Данглар Фернану, – эта свадьба не всем сулит счастье.
– Меня она приводит в отчаяние, – отвечал Фернан.
– Вы любите Мерседес?
– Я обожаю ее.
– Давно ли?
– С тех пор как мы знаем друг друга; я всю жизнь любил ее.
– И вы сидите тут и рвете на себе волосы, вместо того чтобы искать средства помочь горю! Черт возьми! Я думал, что не так водится между каталанцами.
– Что же, по-вашему, мне делать? – спросил Фернан.
– Откуда я знаю? Разве это мое дело? Ведь, кажется, не я влюблен в мадемуазель Мерседес, а вы ищите и обрящете, как сказано в Евангелии.
– Я уж нашел было.
– Что именно?
– Я хотел ударить его кинжалом, но она сказала, что, если с ним что-нибудь случится, она убьет себя.
– Бросьте! Такие вещи говорятся, да не делаются.
– Вы не знаете Мерседес. Если она пригрозила, так уж исполнит.
– Болван! – прошептал Данглар. – Пусть она убивает себя, мне какое дело, лишь бы Дантес не был капитаном.
– А прежде чем умрет Мерседес, – продолжал Фернан с твердой решимостью, – я умру.
– Вот любовь-то! – закричал Кадрусс пьяным голосом. – Вот это любовь так любовь, или я ничего в этом не понимаю!
– Послушайте, – сказал Данглар, – вы, сдается мне, славный малый, и я бы хотел, черт меня побери, помочь вашему горю, но…
– Да, – подхватил Кадрусс, – говори.
– Любезный, – прервал его Данглар, – ты уже почти пьян; допей бутылку, и ты будешь совсем готов. Пей и не мешайся в наши дела. Для наших дел надобно иметь свежую голову.
– Я пьян? – вскричал Кадрусс. – Вот тоже! Я могу выпить еще четыре такие бутылки: это же пузырьки из-под одеколона! Папаша Памфил, вина!
И Кадрусс стукнул стаканом по столу.
– Так вы говорите… – сказал Фернан Данглару, с жадностью ожидая окончания прерванной фразы.
– Я уж не помню, что говорил. Этот пьяница спутал все мои мысли.
– Ну и пусть пьяница; тем хуже для тех, кто боится вина; у них, верно, дурные мысли, и они боятся, как бы вино не вывело их наружу.
И Кадрусс затянул песенку, бывшую в то время в большой моде:
Все злодеи – водопийцы,
Что доказано потопом.
– Вы говорили, – продолжал Фернан, – что хотели бы помочь моему горю, но, прибавили вы…
– Да. Но чтобы помочь вашему горю, надо помешать Дантесу жениться на той, которую вы любите, свадьба, по-моему, легко может не состояться и без смерти Дантеса.
– Только смерть может разлучить их, – сказал Фернан.
– Вы рассуждаете, как устрица, друг мой, – прервал его Кадрусс, – а Данглар у нас умник, хитрец, ученый, он докажет вам, что вы ошибаетесь. Докажи, Данглар. Я поручился за тебя. Докажи, что Дантесу не нужно умирать; притом жалко будет, если Дантес умрет. Он добрый малый, я люблю Дантеса. За твое здоровье, Дантес!
Фернан, досадливо махнув рукой, встал из-за стола.
– Пусть его, – сказал Данглар, удерживая каталанца, – он хоть пьян, а не так далек от истины. Разлука разделяет не хуже смерти; представьте себе, что между Дантесом и Мерседес выросла тюремная стена; она разлучит их точно так же, как могильный камень.
– Да, но из тюрьмы выходят, – сказал Кадрусс, который, напрягая остатки соображения, цеплялся за разговор, – а когда человек выходит из тюрьмы и когда он зовется Эдмон Дантес, то он мстит.
– Пусть! – прошептал Фернан.
– Притом же, – заметил Кадрусс, – за что сажать Дантеса в тюрьму? Он не украл, не убил, не зарезал…
– Замолчи! – прервал его Данглар.
– Не желаю молчать! – сказал Кадрусс. – Я желаю, чтобы мне сказали, за что сажать Дантеса в тюрьму. Я люблю Дантеса. За твое здоровье, Дантес! – И он осушил еще стакан вина.
Данглар посмотрел в окончательно посоловевшие глаза портного и, повернувшись к Фернану, сказал:
– Теперь вы понимаете, что нет нужды убивать его?
– Разумеется, не нужно, если только, как вы говорите, есть средство засадить Дантеса в тюрьму. Но где это средство?
– Если хорошенько поискать, так найдется, – сказал Данглар. – А впрочем, – продолжал он, – чего ради я путаюсь в это дело? Ведь меня оно не касается.
– Не знаю, касается ли оно вас, – вскричал Фернан, хватая его за руку, – но знаю, что у вас есть причины ненавидеть Дантеса. Кто сам ненавидит, тот не ошибается и в чужом чувстве.
– У меня причины ненавидеть Дантеса? Никаких, даю вам слово. Я видел, что вы несчастны, и ваше горе возбудило во мне участие, вот и все. Но если вы думаете, что я стараюсь для себя, тогда прощайте, любезный друг, выпутывайтесь из беды как знаете.
Данглар сделал вид, что хочет встать.
– Нет, останьтесь! – сказал Фернан, удерживая его. – Не все ли мне равно в конце концов, ненавидите вы Дантеса или нет. Я его ненавижу и не скрываю этого. Найдите средство, и я все исполню; только не смерть, потому что Мерседес сказала, что она умрет, если убьют Дантеса.
Кадрусс, опустивший голову на стол, поднял ее и посмотрел тяжелым и бессмысленным взглядом на Фернана и Данглара.
– Убьют Дантеса! – сказал он. – Кто собирается убить Дантеса? Не желаю, чтобы его убивали. Он мне друг, еще сегодня утром он предлагал поделиться со мной деньгами, как поделился с ним я. Не желаю, чтобы убивали Дантеса!
– Да кто тебе говорит, что его хотят убить, дурак! – прервал Данглар – Мы просто шутим. Выпей за его здоровье, – продолжал он, наполняя стакан Кадрусса, – и оставь нас в покое.
– Да, да, за здоровье Дантеса! – сказал Кадрусс, выпивая вино. – За его здоровье!.. За его здоровье!.. Вот!..
– Но… средство?.. средство? – спрашивал Фернан.
– Так вы еще не нашли его?
– Нет, ведь вы взялись сами…
– Это правда, – сказал Данглар. – У французов перед испанцами то преимущество, что испанцы обдумывают, а французы придумывают.
– Ну так придумайте! – нетерпеливо крикнул Фернан.
– Человек! – крикнул Данглар. – Перо, чернил и бумаги!
– Перо, чернил и бумаги? – пробормотал Фернан.
– Да, я бухгалтер: перо, чернила и бумага – мои орудия, без них я ничего не могу сделать.
– Перо, чернил и бумаги! – крикнул, в свою очередь, Фернан.
– На том столе, – сказал трактирный слуга, указывая рукой.
– Так подайте сюда.
Слуга взял перо, чернила и бумагу и принес их в беседку.
– Как подумаешь, – сказал Кадрусс, ударяя рукой по бумаге, – что вот этим вернее можно убить человека, чем подкараулив его на опушке леса! Недаром я пера, чернил и бумаги всегда боялся больше, чем шпаги или пистолета.
– Этот шут не так еще пьян, как кажется, – заметил Данглар. – Подлейте ему, Фернан.
Фернан наполнил стакан Кадрусса, и тот, как истый пьяница, отнял руку от бумаги и протянул ее к стакану.
Каталанец подождал, пока Кадрусс, почти сраженный этим новым залпом, не поставил или, вернее, не уронил стакан на стол.
– Итак? – сказал каталанец, видя, что последние остатки рассудка Кадрусса утонули в этом стакане.
– Итак, – продолжал Данглар, – если бы, например, после такого плавания, какое совершил Дантес, заходивший в Неаполь и на остров Эльба, кто-нибудь донес на него королевскому прокурору, что он бонапартистский агент…
