этому тексту, собирается на танец, когда ему очень хорошо… а мне…
Он не докончил.
Докторова ему подмигнула.
– Пойдём-ка, пойдём, сядем, двое стариков, в стороне и поговорим.
Профессор, забыв о ботинках, пошёл за докторовой-графиней. В отдалённом углу салона были канапе и стул. Пани заняла место на канапе и хотела при себе посадить Куделку, но тот скромно занял место рядом на стуле. Огромный фикус своими холодными листьями оттенял ботаника. Докторова глядела на старичка, которого очень любила, и постоянно улыбалась. Он также в ней знал золотое сердце… полностью доверял. Он говорил себе, что ему её послало Провидение…
– Дорогой профессор, вы, что обычно в это время или раньше идёте с курами на отдых, – начала дама, – вы, что в салонах бывать не любите… скажите мне, но искренно, что же могло вас сюда привести. Потому что это не без оснований.
Старик вздохнул.
– Вы угадали, пани, не без оснований, я хотел лично… да… того… иметь ловкость поговорить с президентом.
Докторова пожала плечами.
– Вижу, что это сегодня не будет легко, много гостей, – говорил профессор, – а так в иные дни и иное время лакеи не допускают к президенту.
– Что-нибудь нужно от него?
– А! Нет, нет! – выпалил Куделка. – Я так, хотел поговорить.
– Говорите, о чём…
– Искренно скажу… но…
– Что же это? Секреты какие-то? – вставила пани.
– Нет, нет, никаких, просто любопытство.
– Может, и я могла бы его удовлетворить? А со мной дело более лёгкое, – прибавила докторова, – наш достойный президент, ужасно накрахмаленный…
Профессор запротестовал рукой. Глубоко задумался… наконец начал, придвинувшись ближе:
– Это простая ерунда с моей стороны. Вы видите, пани благодетельница, старый педагог, старый бездетный холостяк, я имею тот обычай, что меня интересуют мои ученики и судьбы их. Вот одного из них, который… который… который в доме старой президентши воспитывался… Был это мальчик…
– Кто же! Может, Тодзио Мурминский, – как бы испуганная, потихоньку прервала пани.
Профессор головой дал утверждающий знак.
– Бог мой! Вот уж выбрался, человече, – воскликнула она, заслоняясь веером. – Что же с вами стало? В этом доме этого имени произносить не годится! Это счастье и милость Божья, что признались мне. Ни слова о нём, ни слова!
Профессор побледнел, наклонил голову, а широкий воротник старого фрака, словно хотел его укутать, поднялся аж до ушей. Он сам тревожно из-под него взирал на сидящую при нём докторову, которая всё живей махала веером, поглядывая на старичка с оттенком жалости.
– Но это был почти как приёмный сын? Как бы ребёнок дома? – шепнул профессор. – Или что сделал? Или в чём-то обвинили? Почему я не могу хоть спросить о нём? – говорил он далее. – Я всё-так ничего не знаю… ничего…
Докторова нетерпеливо пожала плечами, нагнулась к нему и потихоньку начала:
– Вы старый ребёнок, профессор. Откуда к вам вдруг могло прийти любопытство? Этот Тодзио был, возможно, в последних… движениях… потом жестоко влез в авантюры… Президентша, чувствуя свою смерть, велела его позвать… но его найти не могли… Президент его вынести не может…
– Я спрошу вас, пани благодетельница, лежит ли на нём какое пятно? – добавил старик.
Докторова снова пожала плечами.
– Ни о каком пятне не знаю… но знаю, что его тут не терпят, что здесь его имени вспоминать не разрешено, что президент румянится от гнева, когда кто-нибудь его вспомнит. Человек такой опытный… а в этом одном случае его оставляет обычная серьёзность… значит, что-то должно было быть…
Докторова, не признаваясь, что его знала, иронично улыбалась, странно, как бы только не хотела или поведать ничего не могла, достойный Куделка ничего не понял.
– Моя благодетельница, – отозвался он после долгого размышления, – всё-таки меня не убьют, когда спрошу, а спросить должен, потому что меня судьба этого юноши интересует.
– Этого юноши, – живей начала пани, – согласно всякому вероятию, даже уже, наверное, нет в живых. Прибыл сюда на мгновение после смерти своей опекунши… не знаю, что в то время между ним и президентом произошло…
Она сразу поспешно поправилась:
– Не знаю даже, произошло ли что, не знаю… но исчез… говорят, что то ли в Индию, то ли в Китай нанялся на корабль, и как в воду канул…
Наступило долгое молчание. Профессор задумался, но восстановил обычное своё спокойствие и равновесие духа. Докторова, которая постоянно к нему присматривалась, заметила, что его лицо прояснилось.
– А значит, плохого о нём ничего нет, – сказал он, – это хвала Богу! Хвала Богу!
– Что же он вас так интересует? – спросила, наклоняясь, старуха. – Или до вас дошли какие-нибудь ведомости о нём?
– Он меня интересует, – обходя вторую часть вопроса, сказал профессор, – как давний мой ученик, не больше… Я всё-таки вежливо спрошу президента, лишь бы хватило ловкости? Уж погневаться на меня может…
– Несомненно, разгневается, и сделаете ему неприятность! – заметила докторова, хватая его за руку. – Прошу вас, оставьте в покое.
– Но, я должен, должен! – холодно отвечал старик. – Я упрямый.
Было не о чем дольше с ним диспутировать – всё утешение беспокойной докторовой было только то, что, согласно всякому вероятию, профессор не найдёт возможности поговорить с президентом. В минуту, когда ещё должен был продолжаться разговор, послышался серебряный голос красивой Джульетты, зовущей её на свидетельство в каком-то деле. Докторова должна была встать, но, уходя, сжала руку старичка и живо шепнула:
– Оставьте это в покое, оставьте в покое.
Куделка, посидев некоторое время на канапе задумчивый, двинулся позже, но, вопреки совету докторовой, с сильным решением поговорить с хозяином, если бы только выпала ловкость для этого. В это время к нему и столику присел бывший ученик – сегодня загорелый деревенский обыватель, человек хорошего юмора и сердца. Начали смеяться, вспоминая студенческое время. Обыватель приглашал бывшего профессора к себе на экскурсию. Так прошло четверть часа, подали чай… пили его вместе у этого отдалённого столика. Заговорившись, Куделка не видел, что часто неспокойный взгляд докторовой следил за его движениями и действиями. После чая мужчины засели за игру в первом салоне и боковом кабинете, хозяйку почитатели её таланта просили её, чтобы сыграла на фортепиано. Фортепиано стояло в боковом салоне… обывателя оттянули на вист. Хозяин, который, как хозяин, не играл, оказался один на один с профессором. Поэтому он приблизился и сел при нём.
Лицо Куделки прояснилось.
«Сейчас, – сказал он про себя, – сейчас или никогда; но нужно провести дело ловко, как если бы само собой пришло».
Разговор начался обычный. Президент был весёлый и вежливый – говорили о давних временах, о веке, о старости.
– Вот, – отозвался президент, – как это прекрасно, прилично проведённая жизнь выплачивается милой, здоровой, крепкой старостью. Пан благодетель, вы – лучший пример этому. Вы сохранили способности и такую юношескую свежесть духа… я вам завидую…
– А! Ваша милость! Не из чего, – вздохнул профессор. – Природа дала человеку ту слабость с доброй целью: чтобы ему смерть сделать менее болезненной. Теряется память, чувства, живость впечатлений, и
