— У нас, — на этот раз Ванда прервала меня, — способностью видеть будущее обладают только женщины. Никому никогда не придет в голову обращаться за советом к мужчине!
Думаю, что такой ответ дает полное представление о характере Ванды!
— Итак, — попробовал я начать еще раз, — предположим, что я женщина-прорицательница из твоего племени. О чем бы ты хотела меня спросить?
— Но ты ведь не прорицательница, — возразила Ванда упрямо.
— Я это и сам прекрасно знаю! — ответил я, чувствуя, что постепенно начинаю выходить из себя. — Неужели я так много требую от тебя? Я всего лишь прошу сказать мне, какой вопрос ты задала бы мне, если бы я был прорицательницей!
Ванда подняла голову и взглянула мне прямо в глаза.
— Скажи, господин, почему ты не можешь ходить, как остальные?
На какое-то мгновение я совершенно растерялся. Казалось, что я по неосторожности сделал глоток гарума. Мои надежды рухнули. Я-то рассчитывал, что мне представится возможность рассказать о загадочном движении звезд или о глубинах океана, которые воспеты в легендах и сказаниях. А моя рабыня решила побольше узнать о моей больной левой ноге! Что я мог ей ответить? Таким я родился, и все тут! Лично для меня не было совершенно ничего странного в том, что моя нога иногда отказывалась меня слушаться. Да, если я шел по лесу, то спотыкался о каждый корень, мог рухнуть на землю или скатиться по склону, потеряв равновесие, и в лучшем случае отделался бы ссадинами на коленях и локтях. Иногда я даже не мог подняться на ноги без посторонней помощи. Ну и что же из этого? У каждого своя судьба.
— Я хочу знать, почему ты не можешь ходить, как остальные, — повторила Ванда.
Клянусь Эпоной, она говорила совершенно серьезно! В ее голосе не было и тени насмешки. Вот такие эти германцы — если они что-то вобьют себе в голову, то не отстанут, пока не выведают все, что их интересует. А тебе приходится барахтаться в трясине их вопросов, словно несчастному, которого вот-вот поглотит болото, готовое в любой момент залить глаза мутной водой и навсегда скрыть солнце.
— С чего ты взяла, что я не могу ходить? Для меня нет ничего проще, чем ходьба! — Я громко рассмеялся и тут же продолжил, но уже на германском языке: — Просто, когда я еще был в утробе матери, со мной случилось нечто странное. Вода, в которой дети плавают словно рыбы, пока не появятся на свет, куда-то исчезла. А ведь именно в этой жидкости люди учатся двигаться. Но она пропала, словно ее и не было вовсе. Без воды я не мог пошевелиться. Долго, очень долго. Поэтому я не мог учиться, как все остальные маленькие дети. И вот, когда я появился на свет, то больше напоминал греческую статую. Милый маленький ребенок, красивый и хорошо сложенный, — я поднял вверх указательный палец правой руки, — но не способный самостоятельно двигаться.
К моему величайшему удивлению, Ванда внимательно слушала. Похоже, ей и в самом деле было интересно. Признаюсь, тогда я совершенно не мог ее понять.
— Если бы моя мать жила в Риме, Греции или же в каком-нибудь германском племени, то от меня наверняка избавились бы сразу же после рождения. Только кельты и египтяне оставляют в живых младенцев, которые родились с увечьями. Знаешь почему? Они считают, что в телах таких детей поселяются боги.
Я широко улыбнулся. Такое объяснение было мне по душе, хоть и являлось на самом деле плодом моей фантазии.
— Объясни мне, господин, почему ваши жрецы верят, что в твоем теле живут боги?
— Почему? — переспросил я с удивлением. — Как это почему?! Для нас, кельтов, это совершенно очевидно. Проще объяснения не придумаешь: боги дали тебе две здоровых ноги, и ты пользуешься ими, чтобы ходить или бегать. Насчет меня у них наверняка другие планы. Они не хотят, чтобы я оказался в услужении и стал мальчиком на побегушках. Ты понимаешь, о чем я говорю? Мое тело нужно богам, потому что им нравится использовать его как свое жилище.
Я высоко поднял голову. Так часто делали сыновья кельтов знатного происхождения в присутствии простых воинов, стараясь дать понять окружающим, кто на самом деле хозяин положения. А я в такие мгновения едва сдерживал себя, чтобы не броситься на них с кулаками. Сейчас же мне хотелось, чтобы Ванда могла хорошенько рассмотреть мой профиль.
— Господин, ты хочешь сказать, будто по воле богов ты должен стать друидом?
— Я хочу знать столько же, сколько знают наши друиды. Но для этого вовсе не обязательно становиться жрецом. Тебе наверняка известно, что друидам запрещено пить вино. С затуманенным рассудком довольно трудно составлять рецепты новых снадобий. Я бы с большим удовольствием стал самым известным купцом на всем побережье Средиземного моря. Конечно, при условии, что знания мои сравняются со знаниями великих друидов. Или же превзойдут их. Как видишь, я готов стать кельтским жрецом, если мне будет позволено вести торговлю и пить вино.
Ванда исправила ошибки, которые я допустил в только что произнесенных предложениях, улыбнулась и окинула взглядом простиравшуюся перед нами долину. Мне никак не удавалось усвоить порядок слов. Помолчав некоторое время, она сказала:
— Когда германцы возьмут тебя в плен и сделают своим рабом, ты быстро выучишь наш язык, господин.
— Ты так считаешь? Зачем германцам нужен хромой раб, который и ходить-то толком не может?
— Они заставят тебя работать в соляных шахтах. Все равно там рабам приходится передвигаться на четвереньках. А когда ты не сможешь подняться, чтобы отправиться работать под землей, они тебя убьют, — ответила Ванда таким тоном, словно в этом не было совершенно ничего необычного.
— А ты уверена, что им не нужны переводчики? Или весельчаки, которые могут рассмешить их в любой момент? Я могу кого угодно заставить смеяться!
Ванда окинула меня равнодушным взглядом.
— Или почти кого угодно, — добавил я не так уверенно. Внезапно я почувствовал смутное беспокойство. Напряженно вглядываясь вдаль, я заметил, что облако дыма, видневшееся на горизонте там, где у изгиба Ренуса горел оппидум рауриков, становилось все больше и чернее. Мне даже показалось, что я видел нечто, напоминавшее группу всадников, которые приближались к нам. Но расстояние было слишком большим, поэтому я ничего не мог сказать наверняка, хотя никогда не жаловался на зрение и даже считал его превосходным. Далеко не всем повезло в этом плане так же, как мне, — насколько я знал, врачей, лечивших глаза, было в Массилии больше, чем повитух.
— Ванда, взгляни-ка туда! Это всадники? — спросил я на кельтском. Мне уже порядком надоело говорить на германском, родном языке моей рабыни.
— Нет, мой господин. Ты говорил, что был из камня, когда появился на свет из утробы матери. Скажи, почему ты сейчас не каменный, а такой же, как и все остальные, — из плоти и крови?
