А сад, что сделалось с садом! Груши, вишни, сливы, яблони — и не деревья уже, а мягко опустившиеся на землю белоснежные облака. Страшно слово молвить или дохнуть — взлетят. Спасибо тебе, огнеликий Сурья, спасибо тебе, великий Перун, славно порадовали вы землю и огнищан своей любовью! Неужто есть еще за что любить нас, таких маловеров и отступников?
Вернулся из гостей Добрец. Тоже ошалело крутит головой, плещет руками, что-то то ли восклицает, то ли поет.
Блага, вышедшая развесить на просушку выстиранное, забыла, для чего вышла: как остановилась меж двух яблонь, так и замерла с раскинутыми руками-крыльями, точно готовясь взлететь. Но не на белую птицу, а скорее еще на одну яблоньку в цвету была похожа она сейчас. В белом платочке, в легкой белой сорочке ниже колен, босая, вся залитая живым слепящим сиянием, как же прекрасна была она в этот миг!
Подошедший Ягила еще больше изумился, когда увидел, как неостановимо льются по щекам ее крупные прозрачные слезы. Чего-то боясь и смущаясь, осторожно коснулся локотка:
— Что с тобой, сестрица Блага? Чем сердце зашлось — болью или счастьем? Скажи.
Оборачивалась она медленно, медленно, как во сне. И руки-крылья все грозились унести ее в небо, и слезы все лились и лились. Глядя на Ягилу и будто не видя его, тихо сказала:
— И как такую землю, такой земной Ирий смогли оставить родичи мои? Где они сейчас, где плачут о ней, где кликают меня?..
Ягиле сразу вспомнилось, как вскоре после похорон утонувшего брата бывшая семья Благи из соседнего рода, и не только она одна, собралась в дальний путь — в сторону Киева. Все уже было собрано, груженые всяким скарбом и дорожной снедью подводы выезжали со двора, как вдруг Блага ехать отказалась. Напрасно уговаривали ее отец с матерью, братья с сестрами — отказалась наотрез: здесь ее родина, могилы мужа и многих родовичей. Так и уехали без нее.
Да, вот что значит для человека отчая земля, родина. Смотрел на Благу Ягила, и сердце его разрывалось от бессилия и горя. Все последние дни он настойчиво уговаривал земляков одуматься, взывал к совести и чувствам, в негодовании потрясал посохом — бесполезно. Не согласились, не вняли его уговорам и укорам: устали жить в отрыве от Большой Руси, потеряли надежду на лучшее.
Тогда он еще не знал о решении Благи, а потом не столько удивился, сколько порадовался ее стойкости и воле. Вот и сейчас он гордился ею, мысленно благодарил за верность новому роду, из которого после смерти мужа могла вернуться в семью, но не ушла, не вернулась. Что же он должен сделать для нее, чтобы она была вознаграждена за свою верность, не жалела потом?
— Милая сестрица, успокойся, посмотри, какая красота вокруг. Давай вместе порадуемся ей, поблагодарим богов за то, что в трудное время не забыли о нас, о нашей земле. Это хороший знак.
Он еще что-то говорил — тихое, ласковое, удивляясь тому, что может быть и таким. О дощечках само собой забылось, но он обязательно к ним вернется и выскажет в них всю свою горькую любовь и к своей прекрасной земле, и к своим мудрым богам, и к этой молодой солнечной женщине, похожей на цветущую яблоньку в его чудесном саду.
После обеда он опять вернулся к мыслям об отце и его наказе. Перечитав свои дощечки, подумал: а ведь все, о чем говорил отец Зарян, он уже записал. И тут же пресек себя: все ли? Жизнь русичей, протекшая через тьму лет и через многие земли, так непроста, столько в ней было всяких испытаний и бед, столько великих людей вершили их судьбы, что и на сотне дощечек не расскажешь всего.
Достал с чердака ровную тонкую буковую доску, поправил на точильном камне железный скобель и принялся выглаживать сухое дерево. Долго выглаживал, с обеих сторон, потом распилил по размеру первых, — получилось еще пять.
Посидел, подумал — мало. Снял вторую доску, обработал еще старательнее, распилил — получил еще пять. Если писать с обеих сторон, надолго хватит. Нашлось и писало. Почистил от ржавчины, заострил один конец, чуть сплющил другой, можно приступать.
И опять долго сидел, задумавшись. Мыслей было много, от них шумело и кружилось в голове. С чего начать? С того, что ближе, что лучше запомнилось из рассказов отца? О Кимрах и скифах он говорил много и радостно. Они ведь тоже пращуры наши; когда мы были с ними, нам было хорошо и покойно, ибо сильнее нас никого на свете тогда не было. Да и звались мы вовсе не скифами, это греки такую кличку нам дали. Они всех по кличкам различали, хотя и сами совсем не греки — такое имя-прозвище дали им римляне. А мы были сколотами, по имени великого царя нашего Сколота, и еще иными — по местам поселения и занятиям. Но обо всем этом отец Зарян знает лучше. Вернется — запишет сам.
И о том, откуда пришли и когда заняли эти земли русичи, тоже знает. Вот о готах, злобствовавших на нас полторы сотни лет, помнится лучше. Тогда многие наши племена обитали близ Венедского моря, куда пришли с благословенных гор Карпатских, а по ту сторону его жили германы готы. Завидуя нашей богатой жизни, полям и славным городам нашим, три их племени тихо переплыли море и накинулись на нас. Мы были мирными, к такой подлости не готовыми, пришлось все покинуть и уйти от моря на восход Сурьи, через те же Русские горы.
Тяжкое было это время для славян: с полуночи двигались на нас готы, с запада солнца — легионы Рима, с полудня — языги, костобоки, эллины, даже хазары — виноградари и рыбари, решившие оторвать и для себя кусок нашей земли на Pa-реке[4] и Дону…
Всю эту ночь не смыкал своих глаз Ягила. Все, когда-то слышанное, оживало, обретало плоть, двигалось, гремело, кричало, корчилось в кровавых судорогах на потеху духам смерти Мару и Мороку.
Утром он проводил Добреца пахать житное поле, а сам уселся за дощечки. Благословите его, Боги!
«…Жил-был во степях болярин Скотень… Был он из ириан[5] и (когда на него напали) помощи у иранцев попросил. И они конницу дали и били хазар. О том сказаны и слова другие, потому как взял (освободил) он русичей, что оставались под хазарами… Кто же добрался до Киевского града, там и поселился. А русичи, что не желали под хазарами остаться, к Скотеню пошли. Всеми злоумышлениями (врага) иранцы пренебрегли и наших в кабалу не брали и русам так жизнь русскую оставили… А хазары брали на свою работу в кабалу и женщин, и детей. Скверно было и весьма… худое творили. Именно тогда около Скотеня готы грабительски на Русь напали. И он вооружился, и наши пращуры двинулись на них… Разбиты были готы и бежали с поля… Первее же хазары наелись праху… бросали мечи свои и повернули, куда глаза глядят… порубанные в землю пошли…»
