Старания моряков не были напрасными. «Сюрприз» делал все, чтобы лишить ветра преследуемое судно. У штурвала по двое стояли лучшие рулевые, решившие не уступить сопернику ни дюйма за счет дрейфа, они использовали каждую возможность привести корабль ближе к ветру, в то время как матросы были готовы молниеносно и с рвением выполнить любую команду капитана с целью наилучшим образом расположить паруса. Со своей стороны капитан ощущал себя с кораблем единым целым: идти круто к ветру — это то, что он и его корабль умели великолепно. Стоя на качающейся палубе, он ощущал малейшее рысканье или запинку корабля. На нем был старый синий сюртук, поскольку утро выдалось прохладное, хотя они и находились вблизи линии тропика, а из-за брызг, которые летели над палубой всякий раз, когда фрегат разрезал форштевнем крупную волну, его свежевыбритое лицо стало ярко-розовым. С салинга он увидел, что китобой — английской постройки; Джек был убежден, что это американский приз, и это убеждение передалось команде. Все ветераны «Сюрприза» знали, что, если британское судно хотя бы в течение суток находилось в руках неприятеля, оно уже не возвращается прежним владельцам с учтивым поклоном и надеждой получить в награду жетон с благодарственной надписью, а становится спасенным имуществом, за которое полагалось то же вознаграждение, что и за взятый у неприятеля приз.
Когда Стивен довольно поздно (его разбудили звуки дудки, исполнявшей мелодию «Нэнси Доусон», которая звала матросов к полуденной порции грога) поднялся на уходящую из-под ног палубу, ему показалось, что повсюду господствует голубизна: голубое небо, по которому после многих пасмурных дней в самой вышине проплывали редкие облака; синее море в барашках; даже воздух, подпирающий паруса, казалось, имел голубой оттенок.
— Добрый день, доктор, — приветствовал его, сияя голубыми глазами, Джек Обри, облаченный в синий мундир. — Подойдите сюда и посмотрите на судно, которое мы преследуем.
Стивен медленно направился к корме, поддерживаемый чередой веселых морских пехотинцев и матросов, которые, не имея определенного задания, выстроились вдоль планширя наветренного борта, чтобы своим весом сделать корабль чуть более остойчивым. Проходя мимо них, он почувствовал общую перемену настроения: сердцем и умом экипаж был нацелен на погоню. Люди были внимательны и жизнерадостны, даже вчерашние события растаяли, как пена от кильватерной струи.
— Вон оно! — произнес Джек, кивнув в сторону левой скулы, где можно было увидеть китобойное судно, двигавшееся, неся брамсели правым галсом, на зюйд-ост.
— Но вы же идете почти в другую сторону! — вскричал Стивен. — Какое же это преследование?
— Видите ли, оно очень озабочено своим южным отшествием, — отвечал Джек Обри, — и каждые два часа или около того совершает поворот через фордевинд. Как видите, сейчас оно идет галсом правого борта. Однако такие маневры требуют времени; кроме того, я не намерен вызывать его подозрений. Поэтому мы не направляемся к нему, а движемся по возможности на юг, только галсом другого борта. Мне кажется, его капитан ничего не подозревает, принимая нас за испанцев. Мы подняли эту тряпку для того, чтобы он так и думал. — Стивен поднял глаза и с трудом обнаружил небольшой, величиной со средний чайный поднос, кусок занавески, привязанный к двум тросам, который трепетал на ветру вместе с неаккуратно завязанными рифовыми концами. — Но когда в следующий раз китобой будет совершать поворот, мы окажемся как бы на параллельных курсах, хотя это будут курсы сближения, поскольку мы идем круче к ветру и ход у нас быстрее. Я полагаю, что если все пойдет хорошо и ничего не случится, то через четыре их галса и два наших мы будем иметь преимущество перед противником.
— Насколько я понимаю, вы намерены захватить судно?
— Вы сегодня удивительно проницательны, доктор!
— А что заставляет вас думать, что это законный приз?
— Начнем с того, что это судно британской постройки, и хотя его командир управляет им довольно сносно, он делает это не так, как капитан, в распоряжении которого это судно находилось бы в течение года или около того. Кроме того, у него слабая команда, а на китобоях ходят крепкие ребята. Они очень долго возятся, совершая поворот. Вы увидите это сами в мою подзорную трубу, когда они станут менять галс. Все указывает на то, что это приз, возможно, тот самый «Акапулько», о котором рассказывал наш любезный испанец.
— И когда вы намерены с ним разобраться?
— Послушайте, — отвечал Джек Обри. — Не будем искушать судьбу. Я только хочу сказать, что если все сложится удачно и мы не допустим ошибки, а ветер, как видите, свежеет…
— Это скорее не ветер, а шторм.
— … то, если повезет, еще до наступления темноты мы сможем взять за пуговицу его капитана.
Зазвучал барабан, дав сигнал к обеду в офицерской кают-компании, и они расстались, поскольку Джек намеревался остаться на палубе и перекусить сэндвичами, принесенными ему Килликом. Обедали в спешке, поскольку все офицеры, в том числе и американский лейтенант, не разжевывая, глотали куски, лишь бы не пропустить ни единого момента погони. Однако за столом велись разговоры, из которых следовало, что «Сюрприз» не поставил бом-брамсели, когда пробило три склянки, в то время как китобой поднял свои брамсели. Это было сделано отчасти для того, чтобы не потерять их, но главным образом, чтобы китобою не показалось, что «Сюрприз» его преследует. Говорили и о том, что китобоя сильно валит на подветренный борт, а значит, хозяйничающие на нем моряки отнюдь не образцы совершенства. Моуэт с радостью припомнил, что они не теряли времени даром на острове Хуан-Фернандес, когда он заставлял матросов как можно ниже опускать скребки, чтобы почистить медную обшивку судна. Тогда это казалось напрасной тратой времени, зато сейчас оборачивалось прибавкой хода.
Вскоре казначей, капеллан и врач были предоставлены самим себе; в их распоряжении оказалась значительная часть большого серого пирога, изготовленного из почечного сала морского слона и украшенного вишнями с острова Хуан-Фернандес. Стивен заметил:
— Много раз я наблюдал легкомысленное поведение моряков, но никогда еще оно не было таким, как сейчас. Если вспомнить прошлую неделю, события вчерашнего дня — вспомнить озабоченные, я бы сказал, измученные лица молчаливых людей, когда не было слышно не только привычного смеха, но даже шуток и подначек и чувствовалось приближение неизбежной беды, и сравнить это с нынешним искрометным весельем, оживленными взглядами, желанием порезвиться, то невольно задаешь себе вопрос: неужели это были всего лишь детские капризы?..
