Ознакомительная версия.
Разбуженные жители приходили на свет факелов, расспрашивали и притворно выражали сочувствие. Но кто-то, не видимый в темноте, проговорил:
— Справедливые боги наказали его, много зла наделал он сельчанам.
Другой голос насмешливо справился:
— Уж не боги ли подняли и змею на крышу?
— Да, а все-таки как она попала туда?
— Пожалуй, не сама, — ядовито ответил второй.
Умирающий Хати еще раз судорожно вздрогнул, вытянулся и затих. Толпа потихоньку разошлась в темноте, обсуждая событие.
Дня через три после этого из Асуана приехал чиновник и начал производить следствие. Но никто ничего не мог сообщить толкового. Перепуганные слуги с трясущимися лицами утверждали, что ничего не видели. Чиновник приказал наказать всех слуг по двадцать пять ударов бегемотовыми плетками, но и это не помогло внести никакой ясности. После разговора с женой умершего обозленный чиновник пошел к жрецу в храм Исиды и начал расспрашивать о приезжем скульпторе. Жрец с негодованием ответил, что Руабен уехал в Асуан за три дня до смерти писца, а до этого работал при храме, ночевал здесь и ни с кем не общался. Успокоившись, жрец добавил:
— Хати сам виноват. Он был жаден и несправедлив и так жесток, что ненависть к нему вполне заслуженная.
Чиновник внимательно посмотрел на жреца. В Асуане он тотчас справился о скульпторе, но все подтвердилось.
Через несколько дней в селение приехал новый писец, совсем молодой человек. Он долго беседовал со старым жрецом о прошлой деятельности умершего предшественника и о методах правления. Он сделал кое-какие выводы для себя на будущее. А потом на прощание спросил:
— Все-таки не могла же змея сама заползти на крышу.
— Видно, кто-то помогал ей, — иронически подтвердил жрец. — Из этого ты должен сделать заключение, что нельзя озлоблять всех против себя. Я часто предупреждал его об этом. Кто делает много зла, тот получает за него возмездие.
Молодой писец зябко поежился, хотя солнце и палило нещадно. Озабоченный, он пошел в отведенную ему хижину начинать правление над вверенными ему селениями.
С тех пор, как Руабен покинул столицу Менфе, прошли месяцы, они были заполнены тяжелым трудом. Но вот работа окончена. Требовательный к своему труду, ваятель со всех сторон осматривал статую и кое-где подшлифовывал влажным мелким песком. Жрец сам ездил в Эдфу и привез от ювелира прекрасно сделанные глаза для богини. Руабен раскрасил ее и установил в центре храма.
Бедный маленький сельский храм из розового гранита, окруженный пальмовой рощей, был очень уютен. Несколько акаций чудесной кружевной завесой спрятали недостатки его грубоватых примитивных форм. Сквозь зеленые узоры молодых пальм он радовал теплотой своей окраски, светлым золотисто-розовым цветом. Теперь гордостью этого храма на далекой окраине страны была статуя богини Исиды, высоко чтимой земледельцами, хранительницы урожая — самого важного в их нелегкой жизни и покровительницы семейного очага — скромных и, пожалуй, единственных радостей бедных людей.
Богиня стояла в легком зеленом полумраке с маленьким Гором на руках, одетая в пышное платье из тончайшей дорогой ткани. Эту ткань скульптор вез своей любимой жене. Да и сама богиня, с легким румянцем на смуглом лице, с блестящими глазами, чем-то напоминала Мери. Только круглый широкий подбородок был не ее, и рот, напоминающий яркие лепестки прекраснейшего цветка — лотоса, был другой. Спокойная, величавая, нарядная и торжественная, она была прекрасна. Но что-то скорбное было в ее глазах и надломе бровей.
Старый жрец с добрыми глазами подолгу любовался Исидой, ставшей святыней храма, и часто здесь же, рядом с ним, сидел Руабен, тихий и грустный. Не раз жрец замечал влажный блеск в его спокойных карих глазах. Старик думал в глубине души, что мастер вложил в эту работу всю свою душу и горечь утраты. В чем-то он неуловимо нарушил строгие каноны, хотя внешне они как будто и соблюдены, но от того лицо богини-матери стало близким, земным. Долго потом старый жрец с гордостью будет показывать свою Исиду приезжим из далеких селений. Слава о богине-матери с младенцем будет шириться и проникать все дальше. Здесь, в тихом уголке, останется часть души создателя удивительного творения, вложившего в него свою скорбную любовь. С глубокой раной, скрытой за спокойными внимательными глазами, уедет он навсегда из родных мест. Здесь останется его творение — жена, призывающая любимого.
Подолгу сидит жрец, слушая шелест листы и смотрит на божественное создание рук человеческих. И чудится ему в печальном величии Исиды вечный символ человеческого страдания и горьких обманутых надежд. Добрые старческие глаза туманятся. Грустно ему и оттого, что умный, красивый скульптор уезжает навсегда. И он останется снова одиноким.
Ранним утром, когда яркая заря окрасила восток в радужные цвета, барка с асуанским гранитом заканчивала последние тысячи локтей своего длинного пути.
Слева от серебряной дороги реки и в отраженном на ней пламени неба показалась столица. На барке все уже были на ногах, смотрели на север.
Там, в глубокой синеве неба возникло легкое острие пирамиды. Золотые лучи восходящего солнца отыскали на горизонте сверкающую точку и остановились на ней, осветили ее, возвышающуюся над зеленой долиной, над огромным городом, раскинутым на берегу реки.
И невольно все взоры приковала она, далекая, ослепительно чистая, вся залитая торжествующим золотисто-розовым светом.
Руабен и Пепи в немом изумлении смотрели на невиданное чудо. И хотя Руабен видел ее много раз, но впервые она предстала перед ним, свободная от насыпей, такая, какой ей надлежало стоять тысячелетия. Впервые он видел ее ранним утром издали и был подавлен ее грандиозностью. Молча думал он о ней, стоящей над рекой, над холмами, над народом, над страной. В душе странно перемешивались противоречивые чувства — восхищение и гнев, гордость за могучее творчество родного народа и горечь от неизмеримости зла, принесенного этим ослепительным сооружением. Гордыня и прихоть одного человека вызвали к жизни небывалое чудо, но миллионы людей отдали ей свои силы.
К ваятелю, погруженному в раздумье, подошел кормчий барки Дуауф и обратился к нему вполголоса:
— Небывалый памятник создал наш народ! Словно слезами и горем омытая сияет пирамида в лучах солнца. Не всякий народ в состоянии сделать подобное.
Барка, меж тем, быстро проносилась мимо города. Начинался трудовой день. Показалась пристань, расположенная в северной части города. Дуауф отдал несколько распоряжений гребцам. Солнце поднялось высоко, и река ослепительно засверкала. Город погрузился в ежедневную деловую суету. А над ним, упираясь в небо, стояла белая великая пирамида.
Ознакомительная версия.
