«Скоро приедет мой отец, — думала я, — и ничто не помешает мне уехать вместе с ним. Если нужно будет, придется обратиться за помощью к королю Франции, а ведь он могущественный монарх».
Когда я приехала поклониться герцогине-матери, она соблаговолила сообщить мне почти серьезным тоном, что ей рассказали обо мне много плохого.
— Я поверю в это, если вы заставите меня в это поверить; все зависит от вас, — добавила она, — когда становишься графиней ди Верруа, следует забыть о том, что прежде вас звали мадемуазель д'Альбер.
Затем, не дав мне времени ответить, она стала расспрашивать меня о своих друзьях во Франции, о короле, версальском дворе, и мне стало ясно, что сама герцогиня Савойская все же помнит о тех временах, когда она была мадемуазель де Немур.
Герцог же, увидев меня, изменился в лице, несмотря на все свое самообладание; он был серьезен и даже строг. Очевидно, он тоже слышал обвинения в мой адрес и делал вид, что согласен с ними. Но я не ошибалась: он был счастлив вновь видеть меня и хотел, чтобы я заметила это, но только я, и никто другой.
Исполнив долг вежливости, я сказалась больной и выезжала крайне редко. Преследования меня и издевательства надо мной усилились, стали более жестокими; со своей стороны, Виктор Амедей продолжал подсылать ко мне тех, кому он мог доверять. Я оказалась между этими двумя рифами одна, без друзей, без опоры и жила надеждой на помощь отца.
Добрый аббат Пети уехал из Турина в Шамбери вместе с моим маленьким другом Мишоном. Они должны были пробыть там несколько месяцев: важные дела прихода удерживали там ревностного пастыря. Принц Дармштадтский находился в Мадриде и, по слухам, был очень обласкан королевой Испании. Везет же ему с королевами!
Я ждала отца с таким нетерпением, что это сказывалось на моем здоровье; только он мог вырвать меня из этого ада.
Но в скором времени я лишилась моей единственной надежды: во время королевской охоты отец упал с лошади и сильно повредил ногу; его уложили в постель на несколько месяцев.
Узнав эту новость, я впала в отчаяние и поневоле стала с суеверным ужасом воспринимать аббата делла Скалья, который за неделю до этого несчастного случая столкнулся со мной на галерее лицом к лицу и небрежно бросил в мой адрес:
— Вы ждете вашего отца? Он не приедет.
Неужели он уже знал об этом? Или догадывался? Мог ли он предвидеть события до того, как они происходили, или они были подготовлены им?
Этого я так никогда и не узнала, но всегда подозревала его в этом!
Что делать? Как теперь быть?
Я советовалась с верными служанками, поднявшимися в моих несчастных обстоятельствах до положения подруг. Бабетта плакала вместе со мной; более отважная Марион убеждала меня, что надо защищаться и быть готовой выбраться самой из пропасти, куда меня могут столкнуть.
— Есть только одно средство, моя госпожа: герцог де Люин приехать не может, зато приедут герцог де Шеврёз или шевалье де Люин. Напишите им, я отнесу письмо на почту, и через несколько недель тот или другой будет здесь. Тогда нам придется бежать с их помощью, иначе все эти злые люди сведут вас в могилу.
Вняв совету храброй девушки, я написала герцогу де Шеврёзу и шевалье де Люину. Со слезами я умоляла их помочь мне и, чтобы письма дошли, велела Марион отнести их во французское посольство, надеясь, что таким образом их не перехватят.
Но я недооценила аббата делла Скалья: он установил круглосуточное наблюдение за моими служанками, особенно за теми, кто пользовался моим доверием. Едва Марион вышла с пакетом в руке, как это заметили, и письма были конфискованы; бедную служанку выгнали из дома, запретив появляться в нем, обвинив ее в том, что она подстрекала меня к непослушанию и бунту. Марион кричала, плакала, угрожала, клялась, что ни за что не уедет из Турина и сама сумеет освободить меня, что бы они ни делали, но ее угрозы вызывали лишь смех, и слуги-итальянцы без всякой жалости вытолкали девушку на улицу.
Сцена была очень шумной; прибежала Бабетта, своими глазами наблюдавшая всю эту жестокость; она пришла ко мне вся в слезах, рассказала о случившемся и о новых опасениях, возникших у нее. Марион собирались выгнать из города и отправить в Америку вместе со ссыльными, чтобы она не уехала во Францию и не пожаловалась моим родственникам, сообщив им, как обошлись с ней самой и что делают со мной.
— Марион погибла, и мы тоже обречены, сударыня! Боже мой, что же с нами будет! И что нам теперь делать? — ужасалась Бабетта.
Я не знала, что сказать, но надеялась на Марион: это была умная, смелая, преданная и неутомимая служанка; я не сомневалась, что она что-нибудь придумает, но даже не могла себе представить, что ее изобретательность превзойдет все мои ожидания.
Меня объявили больной и заперли в доме почти как пленницу; я отказалась ездить во дворец герцога, и г-жа ди Верруа решила окончательно извести меня. Несчастнее меня не было никого на свете, и тяжелее всего мне было редко видеться с детьми. Что же касается мужа, то я стыдилась своей любви к нему и всеми способами пыталась излечиться от этого чувства. Должна сказать, мне это не удалось, и до сих пор, не имея возможности любить его самого, я люблю воспоминание о нем.
Мне было приказано поселиться на вилле, где я пережила первые и почти единственные мгновения счастья. Кое-кто из придворных забеспокоился обо мне; меня пожелала видеть госпожа герцогиня; явно возникли опасения, что мое отсутствие при дворе вызовет интерес, который не следовало удовлетворять.
Граф ди Верруа спросил, не хочу ли я провести несколько недель на лоне природы. Мне было все безразлично, настолько я чувствовала себя несчастной; к тому же у меня была надежда, что там мне не придется видеть свекровь, поэтому я дала согласие, несмотря на протесты Бабетты, не устававшей повторять:
— Нас увозят туда для того, чтобы мы исчезли.
Я знала, что г-н ди Верруа неспособен на низость и коварство. Он, безусловно, осуждал все эти оскорбительные действия по отношению ко мне, но по своей слабости не мог им помешать. Но, как бы то ни было, умер он на поле боя, очень достойно встретив смерть. Он был чрезвычайно храбрый человек, не испытывал страха перед пушкой, но боялся матери!
Мы уехали; он сам отвез меня и вернулся назад в тот же вечер; в моей маленькой Бастилии меня охраняли и держали под наблюдением. Со мной была моя Бабетта; Маскароне я не доверяла, она была местной и могла найти себе сообщников. Бабетта бушевала, но ее никто не слушал. Я могла полагаться только на нее; все мои люди перешли на сторону хозяина: одни ради выгоды, другие — из страха. Мы не знали, что стало с Марион, о ней никто ничего не рассказывал, и мы боялись, что г-жа ди Верруа и аббат делла Скалья выполнили свои угрозы.
