Размышления пришли уже после разрыва под влиянием раздражения и она принялась разбирать все до последней тонкости, собирать в памяти малейшие поступки и слова, подвергать их подробнейшему анализу, подобно тому, как алхимик разлагает в своем тигле какое-нибудь вещество, чтобы добраться до его составных элементов.
В результате размышлений она пришла к вопросу: а не была ли она просто игрушкой в интриге, имевшей целью назначение руководства венгерской экспедиции, а средством — волокитство графа де Шарполя? Но если последний не был ослеплен видением будущего, которое ему могла доставить милость такой высокопоставленной женщины, как графиня де Суассон, то значит, у нег в сердце было такое честолюбие, которое ничто не могло преодолеть.
Мысль об этом пришла Олимпии в голову в самую ночь разрыва с Югэ и имя герцогини де Монлюсон, как мы видели, попало ей на уста почти случайно. Гордый ответ Югэ, для которого она пожертвовала всем, превратил эту догадку ревности в полную уверенность. Но ей нужны были доказательства, и она поручила Карпилло следить, как тень, за Монтестрюком.
Важно было знать, что он делает, но не менее необходимо было знать, что он думает. Вдруг она вспомнила принцессу Мамьяни, с которой графиня де Суассон была дружна, как с соотечественницей. Раз вечером в Лувре она поймала на её лице выражение такого волнения, что вовсе не трудно было догадаться о его причине. Кроме того, она слышала от самой принцессы, что она очень приятно провела время в замке Мельер, где и Югэ был принят герцогиней д`Авранш.
Зазвать принцессу к себе было не трудно. При первом же случае Олимпия её задержала и обласкала, употребив весь свой гибкий ум, все свое искусство на то, чтобы добиться её доверия. Овладевшее Леонорой серьезное чувство, поразившее её, как удар молнии, предрасположило её к откровенности, не потому, что ей хотелось поговорить о своей любви, но она просто не могла устоять перед искушением слышать имя любимого человека, говорить о том, как они встретились. Кто знал её во Флоренции, в Риме, в Венеции, блестящую, высокомерную, веселую, не узнал бы её встретив сейчас в Париже серьезную и задумчивую.
Олимпия всего раза два поговорила с Леонорой и узнала все подробности пребывания графа де Монтестрюка у Орфиза де Монлюсон и, между прочим, о странной сделке предложенной там хозяйкой. Она ещё обстоятельней распросила принцессу и убедилась, что целью всех усилий Югэ де Монтестрюка, мечтой всей его жизни, его Золотым Руном, одним словом, была — Орфиза де Монлюсон, герцогиня д`Авранш.
— Хорошо же, — сказала она себе, — а я, значит, была для него только орудием! Ну, если так, то орудие это станет железным, чтобы разбить их всех до одного!
Через несколько дней после отъезда Монтестрюка, за которым вскоре последовал отъезд Орфизы де Монлюсон, принцесса Мамьяни была приглашена графиней де Суассон и застала её сидящей за столом. На столе между цветами и лентами стояло два металлических флакона вроде тех, в которых придворные дамы держали духи, а в хрустальных чашках были золотые и серебряные булавки, похожие на те, что закалывают итальянки себе в волосы. Олимпия смотрела мрачно и сердито.
Она играла, казалось, этими булавками, не встав при входе Леоноры. Она сделала знак сесть рядом и продолжала опускать дрожащей рукой одну булавку за другой во флаконы. После этих манипуляций булавки приобретали какое-то блестящее покрытие.
— Вы меня позвали полюбоваться этими булавками? — принцесса, протягивая руку, чтобы взять булавку.
Графиня схватила её за руку и сказала:
— Эти булавки убивают. Берегитесь!
— Что это за шутка? — спросила принцесса, пораженная свирепым выражением лица Олимпии.
— Хотите доказательств? — вскричала Олимпия. — Это будет нетрудно, вот только жаль этого прекрасного белого попугая.
Потом, улыбаясь и взяв в одну руку конфету, а в другую — золотую булавку, она позвала птицу. Приученный есть сладости из рук графини, попугай прыгнул на стол. Пока он занимался конфетой, олимпия нежно гладила его и потом слегка уколола его в шею концом спрятанной в руке булавки.
— Смотрите теперь, что будет, — сказала она Леоноре.
Попугай даже не вздрогнул, ни капли крови не показалось на его белых перьях. Крепким клювом он крошил на мелкие кусочки полученную конфету и глотал их с наслаждением. Прошло две-три минуты. Вдруг попугай задрожал, раскрыл крылья, упал и дольше на двинулся.
— Посмотрите, — продолжала Олимпия, толкая бедного попугая к принцессе, — он мертв!
— Ах! Это ужасно! — воскликнула принцесса.
— Сосем нет. Это полезно. Когда вы вошли, я думала, какие услуги могут оказать эти булавки. Они одновременно и украшение, и оружие. Яду, покрывшему острие булавки, не повредит ни время, ни сырость — его действие всегда надежно.
Принцесса взяла булавки и смотрела на них с любопытством и страхом.
— Не все смертельны, как та, которую я испытала на попугае, прибавила графиня де Суассон. — Золотые убивают, а серебряные только усыпляют, погружая в летаргический сон на долгое время.
Она взглянула на принцессу и спросила с полуулыбкой:
— Хотите, я дам вам несколько таких булавок?
— Мне? Зачем?
— Кто знает?.. Мало ли что может случиться… Может быть, когда-нибудь они вам пригодятся. У какой женщины не бывает таких проклятых мгновений, когда она хотела бы призвать на помощь забвение!
— Вы, может быть, и правы… Если я попрошу у вас две булавки, вы мне дадите?
— Берите хоть четыре, если хотите.
Она придвинула хрустальные чаши к принцессе, которая выбрала одну золотую и одну серебряную булавку и воткнула себе в волосы.
— Благодарю, — сказала она, удивляясь, что приняла такой странный подарок.
Олимпия стучала ногтями дрожащих пальцев по столу.
— Послушайте! — сказала она, — я сейчас смотрела на эти булавки со странным желанием испытать на себе их адскую силу.
— Вы?
— Да, я! Я иногда чувствую себя очень утомленной, поверите ли? Когда я вспомнила о тайне этого яда, сохраняемой в нашем семействе столько лет, черные мысли пришли мне в голову. Потом другие мысли прогнали их, менее отчаянные, быть может, но наверное более злые! желчная улыбка скривила ей губы.
— Знаете ли вы, что такое ревность? — продолжала она.
— Да, кажется, знаю, — отвечала принцесса, и молния сверкнула в её глазах.
— Когда она меня мучит, то просто жжет огнем! В груди больно, сердце горит. Приходит ненависть. У меня нет тогда другой мысли, другого желания, другой потребности, как отомстить за себя!
