Но Луций даже не взглянул на них — так захватили его внимание фризы с изображением смертельной битвы богов и гигантов.
Они выступали отовсюду — из углов, карнизов, и были так могучи, что им уже не хватало отведенного волей архитекторов пространства, в ход шли море, земля, небо… Обрушивающий молнии на восставших гигантов Зевс, казалось, достает взметнувшейся рукой до самого солнца.
Афина, как и ее отец, повернутая к Луцию лицом, порывистым движением указывала на горную вершину, где хорошо было видно ее святилище. За грозной фигурой Посейдона переливалось всеми красками море.
Радость победы, ликование сквозило в фигурах и лицах Аполлона, Диониса, Океана…
Растерянностью и смертельным ужасом веяло от чудовищ со змеиными телами и головами быков и львов…
Луций никогда не видел более страшного и впечатляющего сооружения, созданного руками человека. И дело было не в размерах — египетские пирамиды были куда выше алтаря, но они вызывали лишь уважение, страх перед ничтожеством человека. Не в мастерстве: одно из семи чудес света — статуя Зевса работы Фидия в греческой Олимпии была пределом совершенства по сравнению с этими небрежными, а кое–где даже наспех сделанными скульптурными картинами…
И уже совсем ни в какое сравнение с алтарем не шла гробница царя Мавзола Мавзолей, которую Луций видел мельком, проезжая через Галикарнас. Так что же в нем все–таки было, что просто леденило душу?..
Скорее всего — полное равнодушие богов к нему, простому смертному человеку.
Им совершенно было не до него. Они были заняты своими делами.
И тут он понял, что нашел то самое последнее, недостающее звено в цепи его рассуждений, которые и минуту назад не давали ему покоя.
«Да, наши боги сильнее даже таких могучих богов. Но дело вовсе не в этом! А в том, что всем им — не до нас! Не до людей! Станут они устраивать нашу подземную участь, когда и земную–то толком для каждого не могут устроить! А раз так, то, значит, и нет после жизни никакого царства теней! И я могу без оглядки на него делать все, что хочу! И никто, ничто не остановит меня!»
Радуясь, словно приобрел весь мир, Луций повернулся к зачарованно глядящему на алтарь носильщику и вдруг заметил, что тележка его пуста.
— Эй! — вскричал он, озираясь и видя вокруг одни восторженные лица. — Где мои вещи?!
— О, Афина!
Носильщик бросился вправо, метнулся влево. И — возвратился с разведенными руками.
— Господин, не губи!.. У меня пятеро детей… Неужели ты хочешь, чтобы они стали рабами?
Кто–то из окруживших Луция зевак злорадно прошелся по адресу ограбленного римлянина.
Тучный купец прошагал мимо, больно толкнув его в плечо, и пробурчал:
— Развелось в Пергаме римлян, шагу уже ступить нельзя, чтобы не натолкнуться на них!
— Так ему и надо!
В другой раз Луций нашел бы, что ответить всей этой толпе, дружно поддерживающей носильщика, у которого по щекам уже текли слезы. Но сейчас ему было не до этого. Суеверный ужас, что он ошибся, и его остановили сами эллинские боги, пронзил его с головы до пят. К тому же в сундуках лежало несколько кошелей с серебром и золотом для закупки оливкового масла и роскошная одежда для визита к царю. Но главное — там была легация!
Кто он теперь здесь, в этом ненавидящем его городе, без документов, без денег, без достойной римской одежды?!
Да, в Пергаме есть римляне, которые должны знать его. Но вся беда в том, что они знают Луция Пропорция, а не Гнея Лициния. А если здесь прозвучит его имя, то все для него будет кончено: и провинция Азия, и сенаторская туника, и будущее консульство… А потом, скорее всего, и жизнь…
Луций был в отчаянии.
— Негодяй! — закричал он, с трудом удерживаясь, чтобы не ударить носильщика. —Ты нарочно подвел меня к этому алтарю, чтобы, пока я смотрел на возню богов и гигантов, твои дружки утащили мои сундуки! Ты не оплатишь мне тысячной доли всего того, что было в них, если даже тебя с детьми сто, двести, триста раз продать в рабство! И все–таки я проучу тебя! Где стража?!
— Господин! Пощади…
— Нет, я воздам тебе по заслугам! Готовь свою мерзкую шею к рабскому ошейнику! Ты станешь моим личным рабом, и я каждое утро, каждый полдень, каждый вечер буду напоминать тебе о сегодняшнем дне! Стража!!
Толпа пергамцев, услышав угрозы римлянина, подалась вперед, еще секунда — и Луций был бы раздавлен, растоптан, истерзан ею…
Спасение пришло неожиданно. Где–то рядом послышался властный голос:
— А ну, разойдись!
Полтора десятка вооруженных рабов, стоящих перед появившимся, словно из–под земли, вельможей, бросились вперед, оттесняя пергамцев обнаженными мечами. Узнав в чем дело, вельможа дружелюбно сказал Луцию:
— Не отчаивайся! Сундуки твои тяжелы, и воры вряд ли успели далеко унести их. Эй! — хлопнул он в ладоши, подзывая рабов. — Быстро в погоню! Каждый, кто принесет сундук, получит свободу!
Рабы стремглав бросились в разные стороны.
Не прошло и пяти минут, как шестеро из них появились с тремя сундуками, держа их за обе ручки.
Луций подскочил к ним, проверил печати: они были целы…
— Ты спас меня! — поднял Луций сияющие глаза на вельможу. — Ты спас мою жизнь, нет… больше, чем жизнь! Клянусь Ромой, я найду, как мне отблагодарить тебя!
Плачущий на этот раз от счастья носильщик подполз на коленях к вельможе и исступленно принялся целовать край его расшитого золотом халата, умоляя в знак признательности за спасение семьи взять его жизнь.
Знатный пергамец, не обращая на него внимания, подозвал принесших сундуки рабов и сказал:
— Вы оказались хитрее, чем я ожидал: вшестером принести то, что легко могли донести трое! Но я прощаю вас! Радость римского гостя для меня дороже. Поэтому вы свободны. Только прежде отнесите эти сундуки ко мне домой! А ты, — наконец, заметил он мигом вскочившего на ноги носильщика, — сегодня вечером придешь ко мне. Жизнь твоя мне не нужна, оставь ее детям, но разговор к тебе еще будет. Как там тебя по имени?
— Демарх, мой господин, да не обойдут тебя всеми милостями боги!
— Демарх! — запоминая, повторил вельможа и повернулся к недоумевающему Луцию:
— Меня зовут Эвдем. Ты, кажется, говорил, что хочешь отблагодарить меня? Так знай — лучшей для меня благодарностью будет, если ты почтишь мой дом своим присутствием и пробудешь в нем столько, сколько потребуют твои дела в нашем славном Пергаме!
«Теперь–то я точно отравлю Аттала и подарю это царство Риму! — выдержав его приветливый взгляд, ликуя, понял Пропорций. Он с благодарностью во взгляде, но, чуть наклонив шею, как подобает послу великого Рима, поклонился своему нечаянному спасителю. И, радуясь тому, что на этот раз — кажется, ничто больше в душе не останавливало и не упрекало его, несмотря на то, что впереди было еще великое множество трудностей, с облегчением выдохнул: — Я — уже победил!»
