— Христиана, — возразил барон, — благодарение Богу, не так беззащитна, как ты, мое бедное дитя. Христиана не живет одна-одинешенька в незапертой хижине, а обитает за стенами неприступного замка, полного верных слуг, которых всегда можно позвать на помощь, и они в силах ее защитить, даже если мужа не окажется дома.
— Вы так думаете? — горько усмехнулась Гретхен. — Разве Самуил Гельб не открывает в замке все двери, которые запираются на ключ, и даже те, другие двери, о которых, кроме него, никто не знает?
— Что такое, Гретхен? Ты хочешь сказать, что Самуил Гельб проникал в замок? Ты это точно знаешь?
— А как бы тот, кто замок построил, мог это сделать, не проникая в него?
— Тот, кто его построил? — повторил ошеломленный барон.
— Теперь я могу вам все рассказать, — продолжала Гретхен. — После того что случилось, я больше не обязана держать клятву, да и моя маленькая лань, на которой он, это чудовище, собирался выместить свою злобу, если я проговорюсь, вот уж месяц как пала. А, вот мы и подошли к замку. Слушайте же, господин барон.
И она рассказала ему, как Самуил строил Двойной замок.
— О, какая наглость! — воскликнул барон. — А что же Христиана? Она ничего об этом не знает?
— Она знает все, но поклялась мне, что сохранит тайну.
— Все равно, — пробормотал барон, — не понимаю, как, находясь в такой опасности, она не написала мне, ведь мы об этом договаривались? Но, как бы то ни было, спасибо, Гретхен, я благодарен тебе за твою откровенность. Увидишь, она не окажется напрасной. Ты оставишь мне этот флакон, не правда ли? Надеюсь, теперь я сумею остановить этого негодяя.
— Если он попадется к вам в руки, держите его крепче, не выпускайте! — сказала Гретхен, и ярость вспыхнула в ее глазах. — Ох, как же я его ненавижу! Какое счастье, что я имею право ненавидеть его! Я ведь и живу-то теперь только затем, чтобы дождаться дня, когда он будет наказан. И это свершится: если не вы, то сам Господь покарает его.
Помолчав, она прибавила:
— Вот мы и у потерны замка, господин барон. А я уж вернусь к моим козам. Я мой долг исполнила, теперь вы сделайте свое дело.
— Прощай, Гретхен, — сказал барон. — Я считал, что меня привело сюда горе, а выходит, мне надобно здесь быть еще и потому, что над этим домом нависла опасность. Теперь у меня уже не одна, а две причины спешить. Прощай же.
И он скорым шагом двинулся к замку.
От первого же слуги, попавшегося ему на пути, он узнал, что Юлиуса нет дома: он еще два часа назад, сразу после обеда, с ружьем за плечами ушел на охоту и вернется только к вечеру. Но г-жа фон Эбербах дома.
Не застав сына, барон выразил живейшую досаду. Он направился прямо в покои Христианы, приказав не докладывать ей о его прибытии.
Когда, постучавшись, гость вошел в ее комнату, он застал хозяйку погруженной в занятие чрезвычайной важности, истинное значение которого постигают одни лишь матери: она пыталась заставить свое дитя улыбнуться.
При виде свекра Христиана радостно вскрикнула и бросилась к нему навстречу.
Барон с нежностью поцеловал ее и стал осыпать ласками внука, который показался ему очаровательным и очень здоровым на вид.
— Да, он хорош, мой Вильгельм, — сказала Христиана. — Не правда ли? По-моему, редко можно встретить настолько красивого ребенка. И вообразите: когда я с ним говорю, он уже меня понимает. О! Как я его люблю! Ну, улыбнитесь же и вы своему дедушке, противный мальчишка! Ах, посмотрите, какая у него свежая, розовая кожа!
— Да, он чудо как хорош, моя дорогая девочка, — отвечал барон. — И похож на тебя. Но сейчас передай его кормилице. Мне нужно поговорить с тобой о серьезных вещах, и я боюсь, что он будет слишком отвлекать нас обоих. А что Юлиус, он, говорят, в лесу?
— Боже мой, правда! Он пошел поохотиться.
— А кто-нибудь знает, куда именно? Нельзя ли за ним послать?
— По крайней мере можно попробовать разыскать его, — сказала Христиана.
— Что ж, тогда пусть попробуют, хорошо? Мне необходимо сообщить ему важные и печальные вести.
Христиана призвала к себе трех лакеев и велела им обойти все уголки леса, отыскать Юлиуса и проводить его домой. Потом, обеспокоенная, она спросила барона:
— Но что же все-таки случилось?
— Ничего, — пробормотал барон с самым озабоченным видом. — Во всяком случае, говорить об этом мне надлежит прежде всего с Юлиусом. Так мы и сделаем, когда он возвратится. Подождем его, а пока поговорим о тебе. Ты мне писала?
— Конечно, писала, дорогой отец, — отозвалась Христиана.
— А, ты имеешь в виду эти милые приписки в конце писем Юлиуса. Но я спрашиваю, не посылала ли ты отдельных писем мне.
— Ну да, отец, я об этом и говорю. Два с половиной месяца тому назад я написала длинное, очень откровенное письмо, так как считала, что вам следует как можно скорее узнать то, о чем я там сообщала.
Удивленный, барон возразил:
— Но я ничего подобного не получал! Впрочем, подожди! Да, месяца два-три назад почта в самом деле доставила мне конверт с печатью Гейдельберга, но в нем был только чистый лист бумаги. Я даже написал тогда об этом Юлиусу, а он ответил, что понятия не имеет, о чем идет речь.
— А между тем я совершенно уверена, что положила письмо в конверт, — сказала Христиана. — Как сейчас помню, что я сидела у этой конторки, писала, потом запечатала. Боже мой! Неужели он умудрился пробраться сюда и выкрасть письмо?
— Кто это? — с живостью спросил барон.
— Тот человек, по поводу которого я вам писала.
— Самуил Гельб?
— Да, отец. Самуил Гельб.
На минуту воцарилось молчание. Христиана, поражаясь, размышляла об этой новой наглой выходке Самуила. Барон внимательно наблюдал за своей снохой.
— Значит, ты виделась с Самуилом? — спросил он наконец.
— Увы, да! Дважды.
— Здесь?
— Нет, вне дома, — после некоторого колебания ответила Христиана.
Ей вспомнилось, как настоятельно барон запрещал своему сыну встречаться с этим человеком, и она солгала теперь, чтобы выгородить Юлиуса.
— И что говорил тебе Самуил? — спросил барон.
— В первый раз повторил тот дерзкий вызов, что когда-то уже бросил мне.
— Мерзавец!
— Вот тогда-то я и написала вам, отец. Написала, чтобы позвать вас на помощь, попросила приехать сюда. А во второй раз я его встретила дней через восемь-десять, на публичном представлении.
И Христиана рассказала барону о студенческом исходе из Гейдельберга и постановке «Разбойников». Всю вину за случившееся она взяла на себя, объясняя женским любопытством свое желание присутствовать на спектакле, куда якобы сама затащила Юлиуса. Он только из снисхождения к капризу жены согласился уступить ей. Впрочем, Самуил, с которым она после представления обменялась несколькими словами, поклялся не показываться ей на глаза, если она сама его не позовет. А она, разумеется, никогда этого не сделает! И уже на следующий день студенты отправились обратно в Гейдельберг.
