XXXVII
В судьбе Перу были заинтересованы не только пизарристы, альмагристы и испанский король, но и десятимиллионная масса перуанского народа. С ней никто не советовался, ее никто не спрашивал. Ею только управляли и распоряжались, как подъяремным скотом.
Как же сложилась жизнь этого народа после окончательного укрепления власти завоевателей?
Если бы в половине шестнадцатого столетия умного испанца спросили, как живут покоренные индейцы, он ответил бы: «Поезжайте на Потоси — и увидите».
Что такое Потоси? На одной из самых высоких точек андской горной цепи, на семнадцатом градусе южной широты и шестьдесят третьем градусе западной долготы по Гринвичскому меридиану, возвышается темная громада в четыре тысячи пятьсот метров высоты, настолько правильной конической формы, что кажется выточенной на токарном станке. На склонах ее не видно зелени. Сухая, бесплодная, темно-бурого, почти черного цвета, она словно поджарена на сковородке и всем видом своим нагоняет тоску. По доброй воле здесь, кажется, не поселился бы ни один человек. Ни одна хижина, ни один шалаш не оживляли раньше ее унылого однообразия. Но в 1543 году соратники Пизарро открыли на Потоси серебро, и на неприютной громаде закипела жизнь. Несмотря на безводье и зной, таящееся в ее недрах богатство привлекло тысячи людей всех рас и народностей, и вековая тишина сменилась шумом и суетой неустанного, ни день, ни ночь не прекращающегося труда.
В 1545 году склоны Потоси были уже пробуравлены сотнями черных дыр и напоминали гнезда горных пчел. Эти дыры — входы в рудники. Вокруг, на подошве горы, рассеялись большие и маленькие поселки. Здесь живут индейцы, «свободные вассалы его величества», пробивающие киркой горные недра и выносящие оттуда на собственных спинах драгоценный груз. Скоро и на всех прилегающих холмах тоже появились люди, и словом «Потоси» стали называть целый округ, имя которого звучит райской музыкой в ушах испанца и нагоняет ужас на туземца.
Ночью гора — сказка. На ее верхушке и на гребнях соседних холмов загораются тысячи огней, сверкающих, словно праздничная иллюминация. Это плавильные печи, отопляемые древесным углем. Ручные раздувальные мехи заменены здесь ветром, с большой силой дующим на высотах, — способ, которым с незапамятных времен пользовались индейцы и который теперь пущен в ход испанцами. Когда сюда пригоняют обитателей жарких областей — вопреки закону, но с согласия властей — и ледяной вихрь начинает гулять по их полуобнаженным спинам, они заболевают, валятся, умирают тысячами и сейчас же заменяются новыми, которым через неделю-другую предстоит та же участь. Изо дня в день по ведущим на Потоси дорогам тянутся под конвоем солдат отряды индейцев. Их спины иссечены, в глазах застыл ужас и ожидание неминуемой смерти. Они обречены. Обречены их дети, обречены их внуки. Эта проклятая гора для них могила. Кроме истязаний, побоев, голода и болезней, они не встретят здесь ничего. Но зато руки их будут работать не отдыхая, спины будут носить руду не разгибаясь, и горы серебра будут расти с непостижимой, сказочной быстротой.
Да и как же им не расти, когда во многих пластах заключается семьдесят пять процентов серебра и только двадцать пять — каменной породы? Как же им не расти, когда из всех этих рудных богатств завоеватели выбирают только наиболее лакомые куски, предоставляя остальное далеким потомкам?
Через несколько лет Потоси вошло в поговорку. О богатом имении говорили: «Это настоящее Потоси», а когда видели на улице веселого забулдыгу, шутили: «Он так радуется, точно получил в наследство Потоси».
На склонах Потоси живут не одни только индейские рабочие и испанские предприниматели — здесь имеются также служители церкви и чиновники короны. Но и те и другие смотрят на сказочную гору, как на место ссылки, и, скрашивая скучную жизнь бутылкой и карточной игрой, стараются не замечать того, что их окружает. Об участи туземцев от них ничего не узнают ни современники, ни потомки. Лишь изредка случай забрасывает в их среду людей, чувствующих и понимающих человеческие страдания. К числу таких людей принадлежит и сеньор Эстабано Иглесиас, окружной судья. Власти смотрят на него, как на беспокойного человека, который вечно сует нос не в свое дело и докучает епископам и губернаторам жалобами и докладными записками. Пятнадцать лет прожил он в Перу, а все еще не научился держать язык за зубами и не выносить сора из избы. Когда он слишком надоел в столице, его послали сюда на исправление. Но он не исправился и здесь. Он по-прежнему строчит обличительные записки, хотя и знает, что никуда дальше архива они не попадут.
В июньский вечер 1556 года он занят этой же работой. Он сидит за деревянным столом и долго смотрит в окно на сверкающие огнями склоны горы. Он ясно представляет себе стоны и вздохи темнокожих людей, и нестерпимое пламя печей, и ледяное дыхание полночного ветра. «Ад, настоящий ад!» произносит он и берется за перо. На этот раз он пишет докладную записку знаменитому испанскому епископу Лас-Касас — одному из очень немногих испанских епископов, участливо относящихся к туземному населению.
«Ваше преосвященство! Подлинно из недр адовых пишу я вам, сеньор епископ. Я пробыл здесь пятнадцать лет, и каждый год жег меня, как горящая смола жжет грешников. На моих глазах истреблялись целые округа. На моих глазах пьяные солдаты потехи ради расстреливали из аркебуз младенцев, убивали их отцов, оскорбляли их матерей. При инках страна эта была страной изобилия. Теперь большая часть ее превратилась в пустыню. Двадцать лет назад в горах бродили огромные стада лам и драгоценных вигоней. Чиновники инки строго следили за тем, чтобы животных не убивали, и из шерсти их выделывались знаменитее ткани, столь ценимые в Испании. Теперь этих стад вы почти не увидите. Испанцы убивали этих животных для развлечения, индейцы — от голода.
Двадцать лет назад в населенных местностях Перу были проложены горные тоннели, снабжавшие влагой безводные местности. Их тщательно поддерживали и охраняли. Теперь о них никто не заботится. Большая часть их осыпалась, вода перестала течь по каналам, и цветущие некогда деревни стали пустырями. Испанцы воздвигают в городах пышные храмы и дворцы, а деревни нищают и разоряются. Недавно я был в одном из наиболее населенных округов древнего Перу. Двадцать лет назад склоны гор зеленели там нивами и садами, теперь большая часть жителей убежала далеко в горы. Сады засохли, нивы заросли сорняками.
Его величество король издал для индейцев милостивые законы. Но кому поручено их исполнение? Чиновникам, которые за грош готовы продать чорту собственную душу. Колонисты подносят им подарки, и чиновники закрывают глаза на все. Большинство индейцев по закону давно уже пора было бы освободить, а они и теперь влачат рабские цепи и изнывают в непосильных трудах. Их должны были бы охранять духовные отцы, коим его святейшество папа вверил защиту новообращенных. Но что мне сказать о сих волках в овечьей шкуре? Большая часть их живет в праздности или руками все тех же индейцев строит роскошные церкви и монастыри. Недобрые пастыри не заботятся о своей пастве. Когда индейцы приходят к ним с жалобами, пастыри доносят на жалобщиков помещикам, а когда помещик привозит этим служителям церкви богатые вклады, они сразу забывают о притеснениях, чинимых индейцам, и обещают жертвователям царство небесное. Удивительно ли, что индейское население вымирает сплошь? Когда я приехал сюда, чиновники инки насчитывали в Перу от десяти до одиннадцати миллионов жителей. По приблизительным подсчетам наших властей, теперь в Перу наберется не больше восьми с половиной миллионов. За пятнадцать дет население уменьшилось почти на четверть. Сколько же из него останется в живых еще через пятнадцать лет, если так будет продолжаться и впредь?»
