Это был хорошенький английский домик, которому зеленые ставни и красная черепица на кровле придавали чистенький и веселенький вид. Пока доктор толковал с больным, сэр Эдвард не спускал глаз с этого домика – все думал, не выйдет ли мисс Анна, – но ожидание это оказалось тщетным, и доктор, выходя, застал его за этим занятием.
Поднявшись на первую ступеньку подножки, доктор спросил сэра Эдварда, не хочет ли он воспользоваться случаем, чтобы отдать визит мисс Анне? Батюшка с радостью согласился, и они отправились. Впоследствии он признавался, что, пока они переходили через улицу, сердце у него билось так сильно, как не билось и в те дни, когда, только поступив в морскую службу, он в первый раз услышал приказ готовиться к битве, то есть команду: «Койки долой!»
Доктор постучал у дверей, и им отворила старая гувернантка, воспитавшая мисс Анну (родители мисс привезли ее из Франции). Мисс Анны не было дома: ее позвали к ребенку, у которого была оспа, в хижину на милю от деревни, но доктор приятельствовал с мадемуазель Вильвиель и с ее позволения предложил сэру Эдварду войти, чтобы осмотреть коттедж мисс Анны. Домик был прелестный, садик походил на корзину цветов, а комнаты убраны очень просто, но с большим вкусом: маленькая мастерская, в которой родились все пейзажи, развешенные по стенам, и кабинет, в котором стояло открытое фортепиано, и небольшая библиотека английских и французских книг показывали, что минуты, которые не заняты у нее благотворительностью, хозяйка посвящает искусствам и чтению. Этот домик принадлежал Анне-Мэри и достался ей от родителей вместе с сорока фунтами стерлингов дохода, которые, как мы уже говорили, составляли все ее богатство. Доктор с удовольствием видел, с каким любопытством сэр Эдвард осматривает весь дом, от кухни до чердака, за исключением только спальни, заветного места английских домов.
Мадемуазель Вильвиель, не понимая этой охоты осматривать чужой дом, догадалась, однако, что посетителям, и особенно сэру Эдварду, не худо было бы отдохнуть. Когда они пришли в гостиную, служанка пригласила их присесть и побежала готовить чай. Оставшись один с доктором, сэр Эдвард снова погрузился в безмолвие, хотя за минуту перед тем терзал мадемуазель Вильвиель множеством вопросов об Анне-Мэри. Но теперь это уже не беспокоило доктора: он ясно видел, что больной его мечтает, и молчит не потому, что ему тягостно говорить. Во время самой глубокой думы сэра Эдварда дверь, в которую вышла мадемуазель Вильвиель, отворилась, но явилась уже не старая гувернантка, а сама мисс Анна, держа в одной руке чайник, а в другой – тарелку с тартинками. Она только что вернулась и, узнав, что у нее неожиданные посетители, поспешила их угощать.
Увидев хозяйку, сэр Эдвард повеселел и порывисто встал, чтобы подойти к ней. Поставив чайник и тарелку на столик, мисс Анна отвечала на приветствие батюшки французским поклоном и английским «very well». Анна-Мэри была прелестна в эту минуту, прогулка придала ей румянец, который появляется только временами в том возрасте, когда свежесть молодости уже прошла. Притом она была немножко смущена тем, что нашла у себя нежданных посетителей, и очень желала, чтобы это посещение было для них приятно. После этого немудрено, что сэр Эдвард разговорился с ней так, как давно уже с ним не бывало. Правда, эта говорливость была не совсем сообразна с правилами светского обращения, и строгий наблюдатель приличий, вероятно, нашел бы, что в речах сэра Эдварда слишком много похвал. Но моряк умел говорить только то, что думал, а он был очень хорошего мнения о мисс Анне. Однако как ни занят был он, но успел заметить, что серебро хозяйки украшено гербом с баронской короной. Это польстило его аристократической гордости. Ему как-то странно показалось бы найти такую образованность в простой девушке.
Доктор принужден был напомнить сэру Эдварду, что они уже два часа тут. Он было не поверил, но, взглянув на часы, убедился в истине слов доктора и почувствовал, что дольше оставаться выходит за всякие рамки дозволенности. Он поневоле должен был распрощаться с мисс Анной и взял с нее слово прийти на следующий день к нему пить чай. Анна обещала за себя и за гувернантку, и сэр Эдвард сел в карету.
– Вам иногда в голову приходят прекрасные мысли, доктор, – сказал сэр Эдвард, возвратившись домой, – и я, право, не знаю, отчего бы нам не ездить каждый день кататься, к тому же иначе, думаю, и лошади застоятся.
На следующий день батюшка встал на час раньше, чем вставал обычно, и пошел ходить по всему замку, велел все вымыть, вычистить и убрать в ожидании приезда дорогих гостей. Чистота в доме Анны-Мэри так ему понравилась, что он решился поставить на ту же ногу и Уильямс-Хауз. Он велел натереть полы, вычистить мебель и обмыть все картины. К удивлению и самого сэра Эдварда, и всей прислуги, предки контр-адмирала, которые уже давно были покрыты почетной пылью, как будто оживились и светлее посматривали на то, что происходило в замке, где уже давно ничего особенного не происходило. Что касается доктора, то он с довольным видом потирал руки, следуя за своим больным, который хлопотал и распоряжался, как в лучшие годы своей жизни. В это время пришел Сандерс и, увидев все эти приготовления, спросил, не король ли Георг намерен посетить Дербишир? Он чрезвычайно удивился, узнав, что все эти хлопоты оттого, что Анна-Мэри пожалует пить чай. Что касается Тома, то он был в отчаянии: теперь он уже не боялся сплина, но воображал, что барин его сходит с ума. Один доктор, по-видимому, смело шел по этому, для всех других темному, пути и действовал по плану, заранее обдуманному. Почтенный Робинсон видел, что сэру Эдварду лучше, а ему больше ничего и не нужно было: он привык в отношении к средствам полагаться на Провидение и благодарить Бога за результаты.
В назначенный час Анна-Мэри и мадемуазель Вильвиель пришли, не воображая, что их посещение принесло столько хлопот. Сэр Эдвард любезничал от всей души. Он был еще бледен и слаб, но проворен и гостеприимен настолько, что никто бы не подумал, что это тот самый человек, который неделю назад едва ходил и не говорил ни слова. В то время как пили чай, погода, обыкновенно пасмурная в октябре в северных частях Англии, вдруг совершенно переменилась. Прояснилось, и луч солнца проглянул из-за облаков, как последняя улыбка неба. Доктор воспользовался этим и предложил погулять по парку; обе гостьи охотно согласились. Эскулап подал руку мадемуазель Вильвиель, а сэр Эдвард предложил руку мисс Анне. Он сначала с трудом мог представить, что ему говорить при этом свидании, ведь оно происходило некоторым образом наедине. Но мисс Анна была так проста и любезна, что смущение сэра Эдварда прошло при первых ее словах.
