Но больше всего Менелика поразили, конечно, переносные солнечные часы, болтавшиеся у Стронгбоу на поясе, — невероятно тяжелый бронзовый гномон, выгравированная на котором легенда особо отмечала, что часы сделаны в Багдаде во времена пятого халифа из рода Аббасидов.
Менелик никогда не видел, чтобы европеец, пусть даже и английский герцог, был так диковинно одет, и уж точно никогда — чтобы костюм столь возмутительно не соответствовал удушающей жаре египетского лета. Он сразу заинтересовался Стронгбоу.
Говорили, что молодой английский герцог презирает соотечественников, но уважает компанию настоящих левантийцев, в особенности бедняков и бродяг, зарабатывающих на хлеб фокусами и свежими сплетнями. Памятуя об этом, Менелик однажды подошел к Стронгбоу на базаре и представился. Стронгбоу был, как всегда, настороже: под мышкой он держал отполированный изогнутый корень, короткую тяжелую дубинку, угрожавшую всякому, кто осмеливался обсуждать вопросы, непосредственно Стронгбоу не интересовавшие.
В то время Менелику было двадцать — на год больше, чем Стронгбоу. Он все еще был рабом и простым драгоманом, но уже говорил по-коптски и проявил наблюдательность, позволившую ему впоследствии раскрыть тайны столь многих могил. Не многие каирцы смогли бы рассказать о жизни низов родного города с такой точностью и вкусом, как Менелик.
Улыбаясь, он шагнул к Стронгбоу. Когда тот машинально поднял дубинку, Менелик выкрикнул грубое коптское приветствие, которого на Ниле не слышали уже больше тысячи лет, трехэтажное вульгарное выражение, которое употребляли только нильские лодочники, бывшие друг с другом на самой короткой ноге. Конечно, Стронгбоу не понял языка, но почувствовал общий настрой, и тот ему понравился. Он опустил дубинку и улыбнулся, а Менелик тем временем перешел на низкопробный арабский диалект и очаровал Стронгбоу еще больше, принявшись на чем свет стоит честить некоторых англичан, которые занимались в Каире темными делишками.
Жара базара невыносимо давила. Молодые люди решили, что неплохо бы чего-нибудь выпить, и вошли в первое заведение, которое обнаружили у берега Нила. Это оказалось убежище ничем не занятых в данный момент драгоманов, грязный ресторанчик на открытом воздухе, увитый диким плющом, утопающий в цветах, с бассейном, в котором плескались сонные утки, и клеткой, приютившей крикливых павлинов, время от времени равнодушно раскрывающих хвосты. Дешевое вино оказалось крепким, барашек с приправами — вкусным, а сморщенные арабы-официанты попыхивали опиумом и с каждым часом все менее уверенно передвигали ноги.
Там, под успокаивающий напев тени, Стронгбоу и Менелик провели длинный летний воскресный день. Они ели и пили, кормили невозмутимых уток, наблюдали, как спариваются нервные павлины, восторженно обсуждали все, что приходило на ум, и так надрались к вечеру, что им пришлось прыгнуть за перила и освежиться в мутной реке, перед тем как отойти ко сну.
В тот день у Нила завязалась крепкая дружба. И с той поры, когда бы Стронгбоу ни оказался в Нижнем Египте, он посылал гонца к Менелику, и они вновь встречались по воскресеньям в том же грязном ресторанчике на открытом воздухе, увитом плющом, утопающим в цветах, всегда за одним и тем же столиком, там же, где они сидели развалившись в первый раз, охрипшими голосами подхватывая нить бесед, словно те никогда и не прерывались, почесывая павлинов и прикармливая уток, наслаждаясь барашком с приправами и бесконечными кувшинами вина, с которыми им приходилось управляться самим, потому что ослабевшие от опиума официанты не могли считаться серьезным подспорьем, Менелик — делая блестящую научную карьеру, Стронгбоу — вечно расширяя географию своих путешествий, уже простиравшихся от Тимбукту до Гиндукуша.
Каждую неделю приходя в гробницу под городским садом, маленький Каир восхищенно слушал истории из арсенала Менелика Зивара, истории о невообразимых приключениях и удивительных превратностях судьбы, которые и не снились одинокому мальчику двенадцати лет от роду, чужаку в великом городе.
Так, по крайней мере, казалось маленькому Каиру. Старый Менелик думал иначе.
Не так, говорила сморщенная мумия со дна саркофага, улыбаясь и подбадривая мальчика. Сейчас тебе, может, так и кажется, сынок, но никогда нельзя быть уверенным, что уготовила нам судьба. Подвиги и открытия? Удивительные превращения? Вот только вспомни о Камне Нумы.
Маленький Каир стоял, упираясь подбородком в край каменного саркофага. Чарующие имена, нездешние воспоминания — так было всегда в тихом склепе Менелика Зивара. В глазах мальчика появилось отрешенное выражение.
Камень Пневмы? прошептал он.
В глубине саркофага, из-за стопок книг и странных надписей, мумия подняла увеличительное стекло, и вновь на мальчика взглянул из древности гигантский глаз. Мумия сухо усмехнулась.
Как ты сказал? Нумы или Пневмы? Дыхание тоже играет свою роль в этой истории, особенно свежий воздух, но с греками это связано лишь косвенно. Короче, речь идет о Камне Нумы, и Стронгбоу рассказал мне о нем однажды в воскресенье, сорок или пятьдесят лет тому назад. Он шел из кухни с новым кувшином вина и еще одним блюдом барашка со специями, а его переносные солнечные часы весело болтались на поясе, когда он пробирался среди официантов-паралитиков, и вдруг на его лице появилась дьявольская усмешка. Мы сидели в ресторане уже давно, и я захмелел настолько, что едва ее различил. Но когда он рухнул на стул и надо мной нависло его огромное лицо, я ее увидел. Это была злобная усмешка. Воплощенная дьявольская хитрость.
Эй, говорю я, что это за штуки?
Менелик, ты, кладбищенский вор с Нила, заорал он, хватая меня за руку, и шмякнул блюдо с барашком об пол. Менелик, ты, чертов черный копт, обещай мне, что, если тебя спросят о Камне Нумы, ты будешь нем как рыба.
Это почему? спросил я, хотя никогда про этот камень не слышал.
А Стронгбоу тем временем заулыбался еще более жутко. Так жутко, что если бы я знал его похуже, то подумал бы, что у него начинается горячка. Вот какая сумасшедшая была ухмылка. И вдруг он сделал резкий жест, и его солнечные часы полетели через комнату, сметая все на своем пути. Кувшин упал в бассейн с утками, и вода покраснела от вина, стаканы разбились о клетку с павлинами, и спаривающиеся птицы в испуге разлетелись под дождем сверкающих осколков. Он стукнул кулаком по столу и захохотал так, что все затряслось, даже, кажется, официанты, хотя, может быть, и нет, кто его знает. Может, конечно, это вино сыграло шутку с моим зрением, но я видел своими глазами, как в ту минуту они в первый раз за долгие годы подали признаки жизни.
