МИЛЕТ
Александр торопился. Ему стало известно, что персидское войско, снова собравшись, идет навстречу, что со стороны моря приближаются к Милету [*] триста персидских кораблей. И что Мемнон, его непокоренный враг, ждет Александра в Милете.
На пути к Милету, в городе Эфесе, к Александру явился Апеллес, сын Пифея, известный эфесский живописец.
— Я слышал о тебе, — сказал Александр, — ты достаточно знаменит. Ты о чем-нибудь просишь?
— Да, прошу, царь.
— Если я могу исполнить твою просьбу, я ее исполню. Говори.
— Я восхищен тобою, царь. Я восхищен твоей красотой, твоей молодостью, твоей славой. Я хотел бы написать твой портрет, царь.
Молодой царь еле скрывал тщеславный восторг, наблюдая, как под кистью художника возникают его черты, его облик полководца в царских доспехах, готового к бою. Кто сможет выступить против этого отважного героя, какой враг не падет перед ним на колени, прикрыв ладонью глаза? Ведь не ясеневое копье в руке Александра, в его руке — молния!
Портрет был так хорош, что его поместили в храме Артемиды Эфесской. И много лет люди приходили потом и смотрели на царя македонского, который прошел через их город в блеске своей громкой победы при Гранике.
Апеллес задержал Александра на тринадцать дней. Когда портрет был закончен, Александр приказал выступать. Путь македонян лежал на Милет.
Милет, ионийский город, стоявший на морском берегу, был славен, богат и влиятелен. Окруженный двойными стенами, он стоял как большая крепость, способная выдержать и бой и осаду.
В ту часть города, что окружена внешней стеной, македонское войско вошло с ходу. Никто не задержал их, ни одной стрелы не вылетело из-за его стены. Жители тихо сидели в домах.
Но внутренний город, где за толстыми стенами хранились богатства и жили правители, накрепко закрыл перед Александром ворота. Милет стоял перед ним, возвышаясь каменными стенами и башнями, и там, за этими стенами и башнями, ждал Александра Мемнон.
— Закрылись! — с недоброй усмешкой сказал Александр, окидывая взглядом мощные стены. — Услышали, что их корабли подходят с моря.
Александра окружала его свита, его этеры.
— Не понимаю, — сказал Эригий, — им что же, нравится быть под пятой у персов?
— Это все Мемнон, — сердито проворчал Черный Клит. — Это он сбивает милетян с толку.
Эригий возмущенно пожал плечами.
— У милетян, видно, не хватает своего ума. Мы пришли освободить их от персов, а они закрылись.
— Эх, Эригий, — усмехнулся Лаомедонт, его брат, — неужели тебе не ясно? Милет ведь афинская колония. Так как же им терпеть верховную власть Македонянина? Мы ведь для них почти варвары! Им пусть лучше перс, чем македонянин!
— Ну что же, — зловеще сказал Александр. — Мы и поступим с ними, как с персами.
Гефестион непроизвольным движением положил руку на рукоятку меча, темные глаза его гневно сверкнули.
— Афины тоже не хотели признавать нас. Однако пришлось признать. Признáет и Милет.
— Но к ним на помощь идут персидские корабли, — вздохнул Неарх, — триста кораблей!
— Что ж, — возразил Александр, — наши корабли тоже идут к Милету. И они подойдут раньше.
Сказал то, чему сам не смел поверить. Он давно послал гонцов к Никанору, сыну Пармениона, которому поручил свой флот, с приказом привести корабли к Милету. Триеры идут медленно, как ни торопись. Но все-таки может же так сложиться, что Никанор придет раньше!
Город лежал на косе, уходящей в широкую спокойную синеву Латмийского залива. К северу от города виднелось мягкое очертание мыса Микале.
В заливе около города поднималось из воды несколько скалистых островков — желтые, красноватые, с легкой зеленью на вершинах. Они делили залив на четыре гавани: здесь было удобно останавливаться купеческим кораблям. А гавань у ближайшего к берегу острова Лады могла принять целый флот и надежно защитить его от бурь и от врагов. Тут бывали нередко морские битвы, то с иноземцами, то с пиратами, и остров Лада никогда не выдавал тех, кто искал у него прибежища.
— Вот здесь и станут наши корабли, — сказал Александр.
Он пристально вглядывался в прозрачную морскую даль. Глаза его были зорки. Но море сливалось с небом, взлетали серебряные чайки, солнечные стрелы пронзали воду… А кораблей не было.
Возвратившись в лагерь, Александр послал несколько фракийских отрядов занять остров Ладу. Фракийцы быстро перебрались через неширокую полоску воды и заняли Ладу. Гавань в руках македонян. Но где корабли?
Каждый день македоняне с волнением вглядывались в лучезарный простор моря — утром, в полдень, вечером. Голубизна воды сменялась синевой, шли лиловые тени, волны вспыхивали алым отсветом заката…
Александр не видел красоты моря, он видел только, что его кораблей нет.
— Но ведь нет и персидских, царь, — успокаивал его Гефестион, — а это тоже хорошо!
— Они могут появиться в любую минуту.
— Но и наш флот тоже может появиться в любую минуту!
И флот появился. Медленно возникли на серебряной воде черные точки кораблей. Военачальники, окружив своего царя, ждали затаив дыхание. Флот — но чей?
Корабли приближались. Уже видно было, как туго натянуты их паруса, как взблескивают под солнцем длинные весла… Триеры. Но чьи?
— Наши! — вдруг закричал Неарх. — Наши триеры!
Александра охватило жаром. Так ли это? Но критянин не мог ошибиться. Да, это идут македонские триеры, это Никанор!
Македоняне, не сдержав радости, закричали. И первым закричал царь.
Сто шестьдесят триер вошли в Латмийский залив и заняли гавань у острова Лады. Македонский флот отрезал Милет от моря.
Через три дня на горизонте снова появились корабли — триста боевых финикийских кораблей. И, не дойдя до Милета, остановились у мыса Микале. Гавань Лады была занята, оттуда торчали железные носы македонских триер. Персидские навархи опоздали.
Через несколько дней Александр созвал военный совет. Надо решить — осаждать ли город или прежде дать морской бой?
Выступил молодой наварх — флотоводец Никанор, сын Пармениона.
— Персы ведут себя вызывающе, царь. Они все время подходят к нашей гавани, выманивают нас, требуют сражения! Я, царь, готов выйти и принять бой, если так решат военачальники и если так решишь ты!
Военачальники колебались:
— Наш флот занял выгодную позицию — стоит ли ее терять?
— Да, но сто шестьдесят триер против трехсот…
— Что ж из этого? Персидское войско во много раз больше македонского, однако победа на нашей стороне!
— Если наши триеры не подпустят персов к Милету с моря — уже хорошо!
В спор вступил Парменион.
— Наш флот — афинский флот. А эллины всегда были сильны на море, — сказал он. — Я считаю, что победа на море принесет великую пользу для наших дальнейших дел. А если потерпим поражение… Ну что ж, это не нанесет нам большого урона. Но поражения не будет — вы же сами видели божественное знамение: орел спустился и сел у кормы нашего корабля. А что означает это знамение? Оно означает, что наш флот победит. Я сам, первый, хоть и старик, готов взойти на корабль и сразиться с персами!
Филота кивал головой, соглашаясь с отцом.
— Если мы будем бояться поражений из-за того, что наша армия невелика, нам надо уже сейчас возвращаться домой.
Александр всех выслушал внимательно, зорко вглядываясь в лицо каждого, кто говорил. И более внимательно, чем кого-либо, он выслушал Пармениона. Но чем горячее высказывал свои мысли старый полководец, чем более твердой и властной становилась его речь, тем сильнее хмурились округлые брови Александра.
На слова Филоты, брошенные с обидной снисходительностью, Александр ничего не сказал, будто не слышал их. А Пармениону ответил:
— Я не пошлю свой маленький флот сражаться с персидским флотом, который неизмеримо сильнее, — это бессмысленно. Я не хочу, клянусь Зевсом, чтобы отвага и опытность македонян пропали впустую в этой неверной стихии и чтобы варвары видели, как мои воины погибают у них на глазах. Это ошибка, что поражение не нанесет нам урона. Поражение нанесет нам большой урон. Оно унизит славу наших первых побед. Подумайте, как зашумят, как заволнуются народы в Элладе, услышав о нашей неудаче! Нет, морская битва сейчас не ко времени. А что касается божественного знамения, то Парменион истолковал его неправильно. Орел послан богами — это так. Но он сидел на земле, а не на корме. И это знаменует, что мы победим не на море, а на суше. На рассвете начнем штурм Милета. Готовьтесь!
