— Шапку украсть хотела?! Признавайся, заблуда!
Голос у старичка оказался писклявый и премерзкий. А холодная сухая ладонь обхватила Христинино левое запястье мёртвой хваткой.
— Ничего я не крала! Это вы, дядечка, ошиблись, — оправдывалась Христина, пытаясь вытянуть руку. — Мне спросить нужно насчет девочки одной. А тут смотрю — вы сидите. Только непонятно, спите или нет.
— Непонятно, значит? А шапку зачем взяла?!
— Не брала я шапку!
Христина чуть не заплакала, когда старичок грозно хмыкнув, ткнул пальцем в собственную шапку в Христиной правой руке.
— Значит, просто подержать взяла? Вот сейчас спущу на тебя собаку, чтоб знала.
— Ой, смилуйтесь, дядечка! — запричитала Христина. — Я девочку ищу, Настусю. Чернявая такая, лет пяти. Отец её ямы на кладбище копает.
— Угу. Накопал уже, — скривился старик и отпустил Христину. — Это ты Пасичника дочку ищешь? Настуську?
— Я фамилию её не знаю.
— Зато я знаю. У нас других таких на хуторе нету. Одна девка, а то всё хлопцы, — сказал старичок. — Стучи в следующие ворота. А можешь и так зайти. У них никогда не заперто и собаки во дворе нету.
— Спасибо вам большое, — сказала Христина, кланяясь чуть не в пояс.
Христина положила ладонь на влажное холодное дерево и толкнула. Низкие деревянные ворота потемнели от времени, а на ощупь залоснились под множеством ладоней, но тепла их в себе не сохранили. Одна створка ворот с тихим скрипом отворилась, показывая заросший травою двор и кривое крылечко дома.
— Настуся! — позвала Христина. — Настуся, ты дома? Выйди, мне с тобой поговорить нужно.
В окне мелькнула тень, Христина напряженно ловила каждое движение в доме. Прислушивалась к шорохам, пытаясь понять, откуда идёт звук.
— Настуся!
Дверь открылась, на крыльцо вышла девочка. Она прижимала к себе ту самую куклу и недоверчиво пялилась на гостью.
— Тётенька, а вы кушать дадите? Если вы за вещами, то уже нету ничего. Забрали всё.
Христина быстро поднялась на крыльцо, вошла в дом и обомлела. В доме было пусто. В единственной комнате кроме прохудившегося ведра на полу, стоял продавленный стул и на подоконнике в горшке пожелтевшая герань. Пыль сбилась по углам рваными лохмотьями, кроме пыли, на полу валялись матрас и одеяло. Матрас этот не представлял никакой ценности, даже вместе с одеялом. Придя в себя, Христина открыла редикюль, где лежал петушок на палочке на могилку к Линусе.
— Вот, возьми. Больше ничего нет, — сказала Христина. — Собирайся, поедем ко мне. Дома борщок ждёт, и пампушечки. Собирайся, детка.
Настуся подошла к входной двери и остановилась. Она держала куклу за руку, словно та могла пойти рядом, и смотрела Христине в глаза. От этого взгляда Христина поёжилась. «Папашку её четыре дня как арестовали, а люди такие добрые, что всё вынесли и поесть не дали. Собаку свою больше пожалеют», — думала Христина, стараясь не разреветься от жалости к Настусе.
— У тебя кроме куклы вещи есть? Одежда есть?
Настуся отрицательно помотала головой и крепче вцепилась в куклу.
— Ничего. Всё будет. Наживем ещё.
Христина взяла девочку за руку и повела в город.
* * *
Рузя стояла за колоннами. Она плевала семечки и пряталась…
С утра в её лавку приходил пан Мрозовский, чем очень испугал Рузю. Она как увидела в дверях Эдварда Мрозовского, так и села мимо кресла.
— Доброго дня, пани Ковальчук! — поприветствовал Мрозовский.
— Доброго, раз вы говорите, — ответила Рузя, с недоверием присматриваясь к гостю.
— Чего же вы так испугались? Хотите сказать, что я не вовремя с визитом?
— Что вы! Что вы, пан Мрозовский, — замахала руками Рузя. — Как можно, чтобы вы и не вовремя.
Мрозовский оглянулся — в лавке на продажу не было буквально ничего. Пустые полки и вешалки смотрели со всех сторон. Только огромный фикус в углу напоминал, что помещение вполне жилое.
— А раньше этот фикус незаметно в углу стоял, — заметил Мрозовский. — За товаром не видно было.
— Да, — вздохнула Рузя. — Не видно.
— А что же сейчас? Распродались? Поздравляю, что так скоро.
— Ой, ну что вы! — Рузя сделала вид, что смущена и уставилась на пол. — Одним днём всё ушло. Оптом забрали. Не за дорого, но я и не жалею. Как говорится, с глаз долой…
— Как планируете устроиться? — Мрозовский задал самый главный вопрос, ради которого он и пришёл в лавку.
— Хотела шляпками торговать, дамским бельём и чулками. Прошу пана, а с чего у вас такой интерес к бедной женщине? — заинтересовалась Рузя.
— А с того, что друг у меня есть. Он доктор. И ему нужен кто-то, чтобы сопровождать…
— Ой, нет! Я и крови боюсь! — воскликнула Рузя.
— Вы дослушайте сперва. Ему не медсестра нужна. Он мужчина одинокий. Одинокий душою, ибо супруга у него имеется. Но одинокая его душа довольно щедрая к тем, кто готов разделить с нею одиночество, — Мрозовский слегка замялся и переспросил: — Понятно ли я говорю?
— Вполне понятно, — кивнула Рузя.
— С вашего позволения, пани Ковальчук, я продолжу. С целью поддержать вас в вашем одиночестве и помочь другу, я хотел бы познакомить вас. Надеюсь, что это знакомство окажется приятным для всех, — закончив говорить, Мрозовский выдохнул.
Вчера он имел неосторожность за партией в покер рассказать Виктору Зеленскому, известному в городе доктору и своему другу, историю очаровательной Рузи и всё, что произошло в кабинете. Поскольку доктор отличался любопытством, то напросился на знакомство.
— Эдвард, ну что вам стоит свести меня с этой панянкой? — канючил доктор. — Разве мало их у вас? А я так невезуч в делах сердечных.
— Виктор, вы же не станете отдавать ей своё сердце?
— Отдам, но не сердце. И на время, — подмигнул доктор и рассмеялся. — Если вы сказали, что она чертовски мила, то я вам верю.
Если бы пану доктору тогда сказали, что для милой Рузи он будет готов отдать много больше, рассмеялся бы в лицо. Воспринял бы, как шутку не очень хорошего содержания и даже обиделся.
…Теперь Рузя ждала пана Зеленского для свидания, но поскольку пришла она раньше оговорённого времени, то пряталась теперь за углом здания. Часы на башне показывали пять минут восьмого, а это означало, что пан доктор опаздывал на пять минут. Рузя уже собралась уходить и слать проклятия в адрес Мрозовского за это сватовство, когда на ступеньках заметила красивого мужчину и с букетом белых гвоздик.
Мужчина посматривал на часы, нервничал и часто поправлял шикарную шевелюру с лёгкой проседью. Рузя, оценила качественный костюм, после вспомнила, что доктор должен был появиться в семь с букетом белых гвоздик, выждала еще пять минут и направилась к нему, горделиво задрав подбородок и выпятив грудь.
Доктор не ожидал, что Рузя спустится сверху по ступенькам. Ему и в голову не приходило, что она пришла раньше и видела его, одиноко стоящего у входа в кинотеатр.
— Доброго дня, пан доктор. Вы же пан Зеленский, верно?
— Совершенно верно, пани, — ответил доктор, всё еще не понимая, откуда Рузя взялась, и почему он не заметил её заранее.
— Меня зовут Рузя Ковальчук, — сказала Рузя, решительно протянув доктору руку.
Пан Зеленский быстро чмокнул протянутую руку и понял, что не знает, как вести себя с этой пани.
— Виктор Зеленский, доктор медицины.
Рузя, оценила упадок духа новоиспеченного кавалера и поняла, что из доктора можно хоть верёвки вить. Главное, чтобы пан доктор хорошо зарабатывал.
— Пойдёмте, пан доктор, в сквере погуляем, воздухом подышим, — лениво предложила она.
— Конечно, пойдёмте. А дальше, что станем делать?
— Видно будет, пан доктор.
Прогулка оказалась недолгой. Рузя решила, что не стоит баловать кавалера, и если сам на свидание напросился, то можно его и промариновать подольше, чтобы не счёл Рузю доступной женщиной. То, откуда он вообще о ней узнал, и что пан Мрозовский изволил рассказать, заботило Рузю меньше всего. В монашки она записываться не собиралась. Считала, что всё, происшедшее с нею до их знакомства кавалера волновать не должно. А вот какое содержание готов дать пан доктор, интересовало очень. Рузя была практичной и расчетливой.
