Астролог с улыбкой поднялся.
— Спасибо, — поблагодарила его девушка. — Этот наряд прямо создан для вашего высокого роста. А белая борода и серебряный парик придают какую-то непонятную ласковость вашему строгому лицу, которое меня иногда даже немножко пугает. Вы сейчас похожи на тот образ отца, что я себе рисую…
— Не надо! — воскликнул астролог.
Восхищенный взгляд, каким он смотрел на это прекрасное дитя, внезапно погас, мрачная тень пробежала по лицу, и он резким, почти грубым жестом сорвал с себя парик и накладную бороду.
Девушка была права: со своими черными волосами он выглядел моложе, но они делали его лицо более жестким: что-то властное, неумолимое сквозило в чертах этого человека, способного внушить страх отнюдь не только такому ребенку.
Мило склонив голову, она вздохнула с упреком:
— Ну, почему вы не хотите быть мне отцом? Разве не лучше было бы, если бы у меня был отец? Или вы желаете, чтобы я всю жизнь оставалась круглой сиротой, без отца и матери? А вы сами, неужели вы не хотите, чтобы я вас любила?
— Я? Я не хочу, чтобы вы любили меня? — вскричал астролог, и удивительное выражение страстной нежности засветилось в его глазах.
— Ну вот! А если вы этого хотите, подумайте сами, как бы я могла любить вас, будучи вашей дочерью! Разве есть на свете привязанность глубже и нежнее, чем дочерняя? Я и мечтать бы не могла о большем счастье.
— Какое вы чистое и возвышенное создание, Фредерика! И вы меня любите, не правда ли?
— Всем сердцем! — с жаром отвечала девушка.
Но, говоря так, она не бросилась ему на шею, а он даже не прикоснулся губами к ее лбу.
Он снова присел у огня, а девушка опустилась на скамеечку подле него.
— Вы голодны? — спросила она.
Он отрицательно покачал головой. Но она продолжала:
— Тогда вы, должно быть, скорее устали. Хотите поспать? Не позвать ли госпожу Трихтер, вам же, наверное, что-нибудь нужно? Теперь, когда я посмотрела на вас, не избавиться ли вам от этого костюма? А праздник… он был великолепен, да?
— Вам, Фредерика, верно, хотелось бы самой там побывать?
— Пожалуй, — вздохнула она. — Я ведь еще так мало видела. Но я знаю, это невозможно. Будьте покойны, я вполне примирилась со своей судьбой.
— Бедное дитя, это правда, до сих пор на вашу долю не выпадало ни праздников, ни развлечений, — он пристально посмотрел на нее. — Признайтесь-ка мне, Фредерика, скажите без утайки: нет ли у вас каких-нибудь особенных желаний?
— Бог мой, да решительно никаких! — сказала девушка. — Мне бы хотелось иметь семью, чтобы больше любить, быть богатой, чтобы чаще помогать людям, стать ученой, чтобы лучше все понимать. Но и такая, как есть — сирота, бедная и невежественная, — я все равно счастлива.
— Фредерика, — произнес астролог, — я хочу, чтобы у вас было все, чего вы желаете. Хочу, чтобы вы стояли над всем и над всеми. Так и будет, я это вам обещаю. О! Чтобы удовлетворить самое меньшее из ваших желаний, я готов весь мир перевернуть. В вас воплотилась моя вера, моя сила, моя добродетель. Вы единственное человеческое существо, к которому я питаю уважение. Мне, прежде знавшему лишь величие презрения, благодаря вам открылись иные чувства, странные и возвышенные. Я люблю вас, я в вас верю, как другие верят в Бога.
— Ох, не надо так говорить о Боге! — воскликнула она, с мольбой складывая руки.
— Отчего же? — возразил он. — Разве так уж грешно, вместо того чтобы по примеру священников тщетно поклоняться его наивным символам, почитать Творца в прекраснейшем из его созданий? Так ли я не прав, если, видя перед собой душу, чье совершенство безупречно, не требую ничего еще более возвышенного? Моя ли вина, если я верю, что в образе красоты, невинности, любви прозреваю Бога?
— Простите, мой друг, — сказала Фредерика, — но это совсем не похоже на ту веру, какой меня учили.
— Стало быть, — заметил астролог не без легкой горечи, — между предрассудками суеверной старой няньки вроде госпожи Трихтер и убеждениями человека, проведшего жизнь в размышлениях и поисках истины, вы выбираете нерассуждающую веру безмозглой старухи?
— Я не выбираю, — отвечала девушка просто. — Я повинуюсь чутью, которое дал мне Бог. Вы сильный, вы не боитесь верить в гений и волю человека. Но мне-то с моим темным умом и смиренным сердцем как можно обойтись без Господа?
Астролог встал.
— Дитя мое, — мягко проговорил он, — вы вольны верить во все что угодно. Вспомните: я ведь никогда не навязывал вам ни каких-либо верований, ни чувств. Но знайте, — вдруг с силой вырвалось у него, — пока я жив, вам не потребуется ничья помощь, ни земная, ни небесная. Вам никто не нужен: у вас есть я.
Заметив, что она, по-видимому изумленная этой кощунственной речью, хотя и не понявшая ни ее святотатства, ни ее величия, смотрит на него, он продолжал:
— Перед вами человек, который, прежде чем заняться вашей судьбой, успел совершить уже кое-что, притом немало; однако теперь, когда от меня зависит не только моя собственная участь, силы мои возросли стократно. О да, дитя, я хочу, чтобы вы были счастливы. А когда у меня есть цель, я иду к ней и не останавливаюсь, пока ее не достигну. Глядя на меня, можно подумать, будто я загубил свою жизнь, ведь мне под сорок, а у меня нет ни состояния, ни положения в обществе. Но будьте уверены: основание здания уже заложено и скоро все оно поднимется словно из-под земли. Сокровища, что обогатят вас, уже собраны мною. Я хорошо потрудился! Для вас я могу совершить невозможное. Вы увидите, что значит иметь у себя на службе непреклонную волю того, кто верит в безграничность свободы человека. Во мне никогда не было мелочной щепетильности, но смолоду я поддавался власти жалких предрассудков самолюбия, мальчишеской суетности, нелепого упрямства. Ради вас я пожертвую всем, для начала — собственным тщеславием. Если потребуется, я буду пресмыкаться — я! Ибо знаю, что способен добыть ваше счастье даже ценой своего позора.
— О! — выдохнула Фредерика, едва ли не напуганная такой преданностью.
— Уже сегодня, — продолжал он, — я заложу краеугольный камень вашего будущего состояния. Теперь я жду, когда мне будет назначена решающая встреча…
Он замолк на мгновение, глядя на Фредерику с невыразимой нежностью, потом пробормотал:
— У вас будет все, о да, все.
И вдруг, словно опасаясь, не слишком ли много сказано им, он резко переменил тон:
— Однако мне надо бы немного передохнуть. Госпожа Доротея! — громко позвал он.
Вошла женщина на вид лет пятидесяти, простая, но полная достоинства и доброты.
