Артур не помнит, когда Таня начала завладевать его воображением. Ей еще не было и пятнадцати лет, а он уже страстно любил ее, — по крайней мере, так ему казалось. Она как–то вдруг из девчонок превратилась в девушку, и такую привлекательную, что все — и взрослые, и дети — невольно на нее заглядывались.
Подумав о Татьяне, Артур заспешил к станции. Со стороны Александрова с шумом выносилась электричка, и он побежал к ней в надежде поспеть в последний вагон.
Сидел у окна и с тревогой поглядывал на дверь, откуда мог показаться человек с красной повязкой. Но контролеры не появлялись, и Артур, достигнув Ярославского вокзала, вышел на перрон. Зайцем прошмыгнул и в метро. Вышел на станции ВДНХ и устремился к ларькам, где торговали восточными фруктами и где у него было много знакомых. Вошел в тайную дверь похожего на вагончик склада. Здесь, как и ожидал, увидел знакомого «азика», который командовал двумя десятками ларьков и отличался «зверским» характером. Он любил молоденьких девочек–славянок, заманивал их и здесь склонял к своим утехам. Если же не поддавались, грубо выгонял их из вагончика. И, конечно, никакой работы им не давал. Завидев Артура, кивнул ему и проговорил: «А-а… Ни рыба–ни мясо». Он так назвал его после того, как в первый раз, когда Артур пришел к нему и попросил работу, пытался выяснить национальность парня и, не добившись внятного ответа, назвал его «Ни рыба–ни мясо». И зло присовокупил: «Не люблю таких, но работу дам». В тот первый раз Артур трудился полдня, перетаскал на машину гору ящиков и получил за работу гроши. Но ничего не сказал, а плюнул под ноги азику и пошел. Азик же ему вслед крикнул: «Недоволен — да? Я не люблю недовольных!» Артур и еще потом несколько раз к нему заходил, и всегда получал работу, но каждый раз ему платили копейки. Сегодня азик был веселым.
— Ага, пришел! Это кстати. Вот ящики, сделай так, чтобы они лежали красиво.
— Сделаю, но это будет стоить двадцать пять рублей.
— А тридцать не хочешь? Может, сорок дать, а?.. Ну, хорошо. Делай.
Артур работал часа два и подошел к азику за деньгами. Тот дал ему десятку.
— Мы же договорились! — возразил Артур.
Азик вскинул на него горящие черным огнем глаза и вырвал из рук уже поданную десятку. И двинул Артура ботинком. А дальше все произошло в одно мгновение: Артур схватил его за горло и стал душить. И когда у того вылезли из орбит глаза, а изо рта пошла кровавая пена, Артур с силой швырнул его и тот головой ударился об угол ящика. И мягко, словно мешок, сполз на пол. И, как на грех, именно в этот момент в вагончик вошли два милиционера. Один из них в сержантских погонах испуганно проговорил:
— Парень! А ты ведь убил его!
— Я никого не убивал. Он сам…
— Как это сам? Или ты не видишь: он хрипит и испускает дух.
Другой милиционер ловко закинул Артуру руки за спину, щелкнул наручниками. В вагончик вошли другие люди, сержант сказал, что надо составить акт, но два пожилых азика стали его уговаривать не составлять «бумаги».
Сержант прикрикнул:
— Ну–ну! Будете еще тут!..
Азик отвел его в сторону и сунул ему пачку денег.
— Нэ надо! — Это я говорю тэбе, — слышишь?.. Он отлежится. Мы его поставим на ноги.
Милицейские переглянулись; они не знали, что делать. И тогда азик, подступившись к ним, зашипел:
— Полковника Маманашвили знаешь? Да, знаешь?..
— Как не знать: Автандил, что ли? Он наш начальник.
— А если начальник, зачем много слов говоришь? Он знает, что надо делать, и я знаю, а вам знать нэ надо.
Сержант сплюнул на пол и проговорил так, что азики не слышали:
— Черт с вами, азиатчина проклятая. Но парня возьмем. Он тоже из ваших. На всякий случай возьмем.
Сержант толкнул Артура в спину. Невдалеке стояла милицейская машина, и они поехали. Один из милиционеров сидел в кузове вместе с Артуром. Оглядев его с ног до головы, спросил:
— Ты кто? Чечен или грузин?
Москвич я. Живу тут… на улице Докукина. Я русский.
— Все вы русские! Говори правду!
— Русский я. Русский.
— Ладно мне… пули лить. Русский нашелся! Не видно, что ли?..
— А если видишь — зачем спрашивать? — огрызнулся Артур.
— Ну, ты — азия! Поговоришь мне. Человека жизни решил, а туда же: фасон держать. Вот составим протокол и в суд катанем. Запоешь тогда лазаря.
И вдруг заключил:
— Понаехали тут, базар из Москвы устроили!
Машина свернула во двор милиции. Артура подвели к маленькой железной двери, от которой вниз, в подвал, бежала узенькая лестница. Тут стоял часовой. Он лениво растворил широкую дверь, и тоже железную, и Артур, с которого кто–то ловко сощелкнул наручники, очутился в большом полуподвале. Под сферическим сводом освещенные единственной лампочкой, слабо мерцавшей где–то у потолка, словно черные тараканы, стояли, сидели, лежали на полу арестованные, — преимущественно, молодые, и по большей части кавказцы. Свалявшиеся густые волосы, бородатые лица делали их похожими друг на друга. Горячо блестевшие из–под густых бровей черные глаза тоже ничем не выдавали индивидуальности. На стук двери и появление нового товарища повернулись немногие.
Артур в первую минуту почувствовал облегчение, — от того, что вдруг с него слетели наручники. «Ах, хорошо! — подумал он. — Никогда я не носил наручников». Он с наслаждением потирал места, освобожденные от железных объятий. Оглядев- шись, стал подвигаться в сторону, где стояло четверо ребят, — кажется, они были русские. При его приближении круг сомкнулся теснее, пускать к себе новичка они не хотели. «Не принимают за своего», — жарко кинулась в голову обида. Прошел к другому кружку — и эти сомкнулись теснее. Шел от стайки к стайке, и всюду при его приближении ребята замолкали, встречали враждебным молчаливым взглядом. И он стал осторожно, боясь кого–либо зацепить или потревожить, продвигаться к стене, где было посвободнее. Тут в самом углу объявился пятачок, который словно бы нарочно был оставлен для него. И он, бросив на пол куртку, сел на нее. Возле его коленки торчали ноги лежащего человека. На ногах как–то криво и косо смотрели в разные стороны ботинки, чем–то напоминавшие футбольные бутцы. Артур, боясь потревожить соседа, прислонился к стене, запрокинул голову и закрыл глаза. Он бы очень хотел уснуть — и так, чтобы, проснувшись, увидеть себя на свободе. Сидел, дремал, но — сон не приходил. Думал о том, что как все неожиданно и нелепо с ним приключилось. Будущее рисовалось в самых мрачных тонах, и только слабым лучом надежды светила картина спора азиков с милиционерами. Слышались слова: «…отлежится. Мы его поставим на ноги». Им, наверное, не хотелось скандала, расследований, разоблачений… Вот это–то и светило Артуру спасительной надеждой.
