Александр Дюма - Королева Марго

— Маргарита сейчас нейтральна, а через неделю Маргарита будет враг, — произнес он.

— Значит, вы подслушивали? — спросила королева.

— А что же мне было делать в этом кабинете?

— И, по-вашему, я вела себя не так, как подобало королеве Наваррской?

— Нет, но не так, как подобало возлюбленной герцога Гиза.

— Герцог, я могу не любить своего мужа, но никто не имеет права требовать от меня, чтоб я сделалась предательницей. Скажите честно, способны ли вы сами выдать какую-нибудь тайну вашей будущей жены, принцессы Порсиан?

— Хорошо, хорошо, мадам, — сказал герцог, покачивая головой. — Пусть так. Я вижу, у вас нет больше той любви ко мне, во имя которой вы раскрывали мне козни короля против меня и моих сообщников.

— Тогда король представлял силу, а вы — слабость. Теперь слабая сторона — Генрих, а сила на вашей стороне. Как видите, я продолжаю играть все ту же роль.

— Но перешли из одного лагеря в другой.

— Я получила на это право, когда спасла вам жизнь таким способом.

— Хорошо, мадам! Когда любовники расходятся совсем, то возвращают друг другу все свои взаимные дары; поэтому и я при первом случае спасу вам жизнь, чтобы не быть у вас в долгу.

С этими словами герцог раскланялся и вышел, а королева не шевельнула пальцем, чтобы его остановить. В передней герцог встретился с Жийоной, которая и проводила его к окну в нижнем этаже; во рву он нашел верного пажа и возвратился с ним домой.

Маргарита, задумавшись, сидела у открытого окна.

— Хороша брачная ночь! — прошептала королева. — Муж сбежал, любовник бросил!

В это время на той стороне рва, по дороге, ведшей от Деревянной башни к Монетному двору, шел, подбоченясь, какой-то школяр и пел:

Маргарита с грустной улыбкой прислушивалась к этой песне; когда же голос школяра замер вдали, она затворила окно и кликнула Жийону, чтобы с ее помощью раздеться и лечь спать.

Торжества, балы и турниры заняли все следующие дни. Сближение двух партий продолжалось. Двор расточал ласки и любезности, которые могли вскружить голову даже самым ярым гугенотам. На глазах у всех старик Коттон обедал и кутил с бароном де Куртомером, а герцог Гиз и принц Конде вместе катались по реке на лодке в сопровождении оркестра.

Карл IX как будто расстался со своим обычно мрачным настроением и не мог жить без своего зятя Генриха Наваррского. Наконец, королева-мать обрела такую жизнерадостность, так прилежно занялась вышивками, драгоценностями и перьями для шляп, что даже потеряла сон.

Гугеноты, немного развратившись в этой новой Капуе, стали надевать шелковые колеты, вышивать девизы и не хуже католиков гарцевать перед заветными балконами. Во всем была заметна перемена, благоприятная для реформатского исповедания, — казалось, сам королевский двор собрался перейти в протестантизм. Даже адмирал, при всей своей опытности, попался на эту удочку: ему до такой степени затуманили рассудок, что однажды вечером он на целых два часа забыл о зубочистке и не ковырял ею в зубах, хотя обычно предавался этому занятию с двух часов дня, когда кончал обедать, и до восьми вечера, когда садился ужинать.

В тот самый день, когда адмирал проявил такую невероятную забывчивость, король Карл IX пригласил герцога Гиза и Генриха Наваррского поужинать втроем. После ужина Карл увел их к себе в комнату, где стал показывать и объяснять им хитрый механизм волчьего капкана, изобретенный им самим. Вдруг он прервал себя, спросив:

— Не собирался ли адмирал зайти ко мне сегодня вечером? Кто его видел нынче днем и может мне сказать, как он себя чувствует?

— Я, — ответил Генрих, — и если ваше величество беспокоится о его здоровье, то могу вас утешить: я видел его сегодня два раза — в шесть утра и в семь вечера.

Король, казавшийся до этого рассеянным, вдруг с пристальным любопытством остановил взгляд на своем зяте и сказал:

— Ай, ай, Анрио! Вы встали сегодня что-то уж слишком рано для новобрачного.

— Да, сир, — отвечал Беарнец, — мне хотелось узнать у всеведущего адмирала, не приехал ли кое-кто из дворян, которых я жду.

— Еще дворяне! В день свадьбы их было уже восемьсот, и каждый день все едут новые — уж не собираетесь ли вы оккупировать Париж? — смеясь, спросил король.

Герцог Гиз нахмурил брови.

— Сир, — возразил Беарнец, — ходят слухи о походе во Фландрию, поэтому я и собираю к себе из своей области и из соседних всех, кто, по моему мнению, может быть полезен вашему величеству.

Герцог Гиз, вспомнив ночной разговор Беарнца с Маргаритой о каком-то плане, стал слушать более внимательно.

— Ладно, ладно! — ответил король с хитрой улыбкой. — Чем больше их будет, тем лучше; созывайте, созывайте, Генрих. Но кто эти дворяне? Надеюсь, люди храбрые?

— Не знаю, сир, сравнятся ли мои дворяне в храбрости с дворянами вашего величества, герцога Анжуйского или герцога Гиза, но я их знаю и уверен, что они себя покажут.

— А вы ждете еще многих?

— Человек десять — двенадцать.

— Как их зовут?

— Сейчас не припомню, кроме одного, которого рекомендовал мне Телиньи как образованного дворянина, по имени де Ла Моль; не могу уверять…

— Де Ла Моль! Уж не провансалец ли это — Лерак де Ла Моль? — заметил король, хорошо знавший генеалогию французского дворянства.

— Совершенно верно, ваше величество: как видите, я хожу за людьми даже в Прованс.

— А я, — с насмешливой улыбкой ответил герцог Гиз, — хожу еще дальше его величества короля Наваррского и дохожу до самого Пьемонта, чтобы собрать всех тамошних верных католиков.

— Католиков или протестантов — мне безразлично, были бы лишь храбры, — возразил король.

Эти слова, соединившие католиков и протестантов в одно целое, король произнес с видом такого беспристрастия, что сам герцог Гиз был озадачен.