― Что ты хочешь сказать?
― Мертвых молодцов. Лес полон ими, теми, которые не могут успокоиться. Они кишат вокруг, привидения. Ночью, когда я сижу у костра, они выползают в темноте, подбираются ко мне все ближе и ближе и начинают нашептывать мне всякие вещи. Тогда мне делается страшно, и я отгоняю их.
― Что же они нашептывают, Джим?
― О, они рассказывают мне о многих вещах, эти молодцы в лесах. Они говорят о тех временах, когда жили здесь в долине; о том, как они были великим народом, имели женщин и рабов, как они воевали, пели и напивались, и какое у них здесь было королевство, вот тут, где теперь смерть и запустение. И как они покоряли все другие народы вокруг, убивали мужчин и брали в плен женщин. О, это было давно, давно, задолго до Потопа.
― Ладно, Джим, не обращай на них внимания. Собери свой узел. Мы сейчас отправимся домой.
― Домой? У меня больше нет дома. Я беглый и бродяга на Земле. Кровь моего брата вопиет ко мне из земли. Я должен скрыться от лица Господа, и каждый, кто найдет меня, обязан умертвить меня. У меня нет дома, кроме пустыни. Туда я пойду с молитвой и постом. Я убил, я убил.
― Полно, Джим, это был несчастный случай.
― Так ли, так ли? Один бог знает. Я знаю, что мысль об убийстве омрачала мое сердце. Она была там всегда и неизменно. Как я боролся с ней! И как раз в ту минуту все казалось воскресло с новой силой. Я не помню, чтобы желал того, что сделал, но я думал об этом.
― Пойдем домой, Джим, и забудь об этом.
― Я забуду это, когда реки перестанут стекать с горных вершин. Нет, они не дадут мне забыть, ― привидения. Они нашептывают мне все время. Тсс… Тсс… Разве вы не слышите их? Они шепчут мне теперь: ― Ты убийца Джим, убийца, ― говорят они. ― Печать Каина на тебе, Джим, печать Каина. Затем маленькие листочки на деревьях подхватывают шепот, и воды журчат его, и сами камни вопиют против меня, и я не могу заглушить этих звуков. Не могу, не могу.
― Полно, Джим.
― Нет, нет, дьявол очищает мне место в золе. Я не могу больше вернуться к Господу. Он отверг меня, и свет его благодати померк для меня. Никогда больше, о, никогда!
― Вернись, Джим, ради своих старых товарищей, вернись домой!
― Хорошо, ребята, я пойду, но из этого не будет добра. Я раздавлен и кончен.
Мы медленно собрали его немногие пожитки. Он питался хлебом, которого оставалось уже очень немного. Если бы мы не настигли его, он умер бы с голоду. Он пошел за нами, как дитя, но, казалось, весь был во власти острой меланхолии.
И в самом деле, невеселая компания спускалась по этой печальной мертвой долине. Деревья были завешаны мрачными серыми покровами и пепельным мох окутывал наши ноги. Я думаю, что это было самое мертвое место, какое я когда-либо видел. Самый воздух казался мертвым и застоявшимся, как будто был недвижим от века и никогда не приводился в колебание никаким ветром. Пауки и странные пресмыкающиеся существа покрывали деревья, и при каждом шаге, будто белый газ, поднимался туман москитов. Дорога казалась бесконечной.
Великое уныние охватило нас. Ноги спотыкались, плечи гнулись. На лицах друг друга мы читали необычайную усталость, холодное серое отчаяние. Наши голоса звучали пусто и необычно, и мы редко перекидывались словом. Казалось, будто долина, подобно вампиру, высасывает жизнь и силы из наших жил.
― Боюсь, что старик собирается сыграть с нами штуку, ― прошептал Блудный Сын.
Джим беспомощно тащился сзади, и мы с тревогой следили за ним. Он, казалось, сознавал, что задерживает нас. Его усилия подтянуться были трогательны, мы делали вид, что также утомлены, чтобы не приводить его в отчаяние, и двигались медленно, медленно.
― Похоже, что нам придется идти на половинном пайке, ― сказал Полукровка. ― Чтобы выбраться отсюда, нужно будет затратить гораздо больше времени, чем я думал.
И вправду долина напоминала большую тюрьму, и эти утесы, пестревшие в огне заката, казались решетками, поставленными, чтобы охранять нас. С каждым днем шаг старика становился все медленней, так что мы едва ползли. Мы поднимались по западному склону долины, проходя не более нескольких миль в день, и с каждым шагом, уносившим нас из этой темницы богов, казалось, сбрасывали с себя тяжесть. Мы были утомлены, утомлены и в бледном свете, пробивавшемся сквозь свинцовые облака, наши лица казались прозрачными и измученными.
― Кажется, придется перейти на четверть пайка теперь, ― сказал Полукровка спустя несколько дней. Он постоянно бродил вокруг, отыскивая дичь, но не находил нигде и следа ее. Однажды мы услышали выстрел. С нетерпением ожидали мы его возвращения, но ему удалось добыть лишь большую серую сову, которую мы сжарили и уничтожили с жадностью.
Наконец-то, наконец мы перевалили через хребет и навсегда оставили за собой долину-вампира. О, как мы были рады! Но подступали уже другие тревоги. Настал день, когда наши последние запасы провизии были израсходованы. Я помню, как торжественно мы съели их. Мы были уже почти на три четверти заморены голодом, а пищи на каждого пришлось не больше глотка.
― Ничего, ― сказал Полукровка, ― теперь мы не можем быть далеко от Юкона. Мы увидим его, по всей вероятности, в долине, лежащей за этой. Тогда мы в несколько дней выстроим плот и поплывем к Даусону.
Это подбодрило нас. Мы снова взвалили наши мешки и отправились в путь. Джим не двигался.
― Идем, Джим!
По-прежнему никакого движения.
― В чем дело, Джим? Идем же.
Он повернул к нам серое лицо, отмеченное смертью.
― Идите, ребята, не обращайте внимания на меня. Мое время пришло. Я старик. Я только задерживаю вас. Без меня у вас есть надежда выбраться, со мной ― никакой. Оставьте меня здесь с ружьем. Я могу стрелять и раздобыть себе пищу. Вы можете потом придти за мной. Вы найдете старого Джима бодрым и сильным, ожидающим вас с веселой улыбкой на лице. Теперь ступайте, друзья. Отправляйтесь в дорогу.
― К черту дорогу, ― сказал Блудный Сын. ― Вы знаете, что мы никогда не оставим вас, Джим, Вы знаете законы Тропы? За кого вы принимаете нас? За подлецов? Пойдем же. Мы понесем вас, если вы не можете идти.
Он жалобно покачал головой; но снова пополз за нами. Мы сами теперь не слишком спешили. Недостаток пищи начинал сказываться на нас. Наши желудки были мучительно стянуты и пусты.
― Как вы себя чувствуете? ― спросил Блудный Сын. Лицо его вытянулось и исхудало, но замороженная улыбка не покидала его.
― Недурно, ― сказал я, ― только ужасно слаб. По временам болит голова, но я не чувствую страданий.
