с ним было невозможно — Эссен был силен как медведь.
— Какие новости, ваше превосходительство, — спросил Хорнблауэр; Эссен до боли сжал его руку.
— О, — почти выкрикнул Эссен широко разводя свои руки и размахивая руками англичан, — Бонапарт начал отступление.
— Неужели? О, Господи! — вырвалось у Хорнблауэра.
— Что он говорит, сэр? — поинтересовался Буш, который не понимал французского языка Эссена, но Хорнблауэру сейчас было не до Буша, ибо губернатор начал изливать свои новости стремительным потоком слов, почерпнутых им из языков половины Европы и, к тому же, произносимых с непередаваемым акцентом, так, что Хорнблауэр с трудом понимал о чем идет речь.
— Он оставил Москву пять дней назад, — ревел Эссен. Мы разбили его под Малоярославцем. Разбили в заранее подготовленном сражении и теперь он бежит изо всех вил на Смоленск и Варшаву. Но он не доберется туда до снегопадов! Ему еще крупно повезет, если он вообще туда доберется! Чичагов быстро продвигается вперед, чтобы отрезать ему пути к отступлению у Березины. Он уничтожен. Они уже сейчас каждую ночь умирают тысячами. Есть нечего, а на пороге зима!
Эссен гротескно топал по палубе, более, чем когда либо напоминая танцующего медведя.
— Пожалуйста, сэр, пожалуйста. Что он говорит? — уже патетически взывал Буш.
Пока Хорнблауэр переводил как умел, остальные офицеры, стоящие на шканцах, бессовестно подслушивали. Как только до них дошел весь невероятный смысл новости, они разразились приветственными криками. Подобно инфекции, радостные известия таинственным путем тут же распространились по всему кораблю, вплоть до нижней палубы; везде теперь можно было видеть моряков, вопящих от восторга и подбрасывающих свои шляпы. Многие из них даже не знали точно, из-за чего весь этот шум — до их ушей долетело лишь короткое: «Бони разбит!»
— Клянусь Богом, мы еще успеем выбраться из этой бухты прежде, чем она замерзнет, — воскликнул Буш, прищелкнув пальцами; было ясно, что, если бы не деревянная нога, он тоже пустился бы в пляс.
Хорнблауэр взглянул на берег по ту сторону бухты.
— Макдональд пока не собирается отступать, — заметил он, — если бы были хоть какие-то признаки готовящегося отступления, губернатор рассказал бы об этом.
— Но не думаете же вы, что французы останутся здесь, сэр? — восторг на живом лице Буша теперь сменился озабоченностью. Мгновение тому назад ему казалось возможным вырваться, наконец, из этой бухты, а, если повезет, то и из этого сдавленного со всех сторон сушей Балтийского моря, может быть даже — вернуться в Англию, но теперь Бушу вновь пришлось вернуться к жестокой реальности — осада Риги все еще продолжалась.
— Макдональд может отступить, — сказал Хорнблауэр, — до пока этого не случится, мы останемся здесь, если, конечно, я не получу других приказов.
Эссен заметил их помрачневшие лица и вновь обернулся к ним. Он хлопнул Буша по спине с такой силой, что тот еле устоял на ногах; щелкнул пальцами под самым носом Хорнблауэра и совершил пируэт с грацией дрессированного тюленя. Невероятно, но даже во всей этой кутерьме, с Бушем, засыпавшем его вопросами, с Эссеном, ведущим себя подобно лунатику, на корабле, команда которого, похоже, совсем забыла о дисциплине в своей вспышке безумного восторга, мозг Хорнблауэра все еще работал с абсолютной ясностью и лихорадочной быстротой, обдумывая и планируя дальнейшие действия с учетом последних событий. Итак, Бонапарт отступает, Бонапарт разбит. Это означает решающую смену настроений по всей Европе. Весь мир знает, что Веллингтон угрожает Франции с юга; а теперь Империя оказалась под ударом с востока. Вряд ли потрепанная армия Бонапарта, раз уж она начала отступать, сможет удержаться в Польше; начало следующей кампании союзники встретят уже на границах Пруссии и Австрии и, вероятно, в этом случае, и Пруссия, и Австрия будут рады перейти на сторону победителей. Правда, король Пруссии — практически пленник в руках французов, но прусские войска — кстати, составляющие большую часть сил, осаждающих Ригу — могут, если захотят, действовать независимо. Дезертирство испанцев преподало им хороший урок, а прокламации, отпечатанные в Риге и распространенные среди осаждающих русскими торговцами, не дадут им этот урок забыть. Бюлов же сможет засвидетельствовать хорошее обращение с перебежчиками — Хорнблауэр был рад, что отпустил пруссака к своим.
— Я посылаю Дибича на вылазку, попытаться пробиться через ряды осаждающих — говорил между тем Эссен, — я должен знать, как они восприняли эти новости. Вы составите мне компанию, сэр?
— Конечно, — ответил Хорнблауэр, с трудом отрываясь от своих мыслей.
Усталость — он теперь постоянно чувствовал себя усталым — постепенно брала своё и, при сохранившейся ясности мысли, Хорнблауэр чувствовал себя немного «воздушным» — как говаривали про пьяных в деревне, когда он был еще мальчишкой. Он объявил Бушу о своём убытии.
— Да вы же совершенно измотаны, сэр, — запротестовал Буш, — от вас только тень и осталась. Пошлите кого-нибудь другого, сэр. Пошлите меня. Пошлите Дункана. Вы уже сделали все, что было необходимо, сэр.
— Еще не все, — коротко ответил Хорнблауэр, но все же снизошел до того, чтобы еще немного задержаться и рискнул предложить Эссену освежиться, предполагая, что им придется выпить по бокалу в честь этих славных новостей.
— Благодарю, вас, нет, — отказался губернатор к облегчению Хорнблауэра, — Дибич атакует в сумерках, а дни сейчас короткие.
— Возьмете свой катер, сэр, не так ли? — вежливо настаивал Буш, — захватите с собой хотя бы Брауна.
Буш вел себя как заботливый отец по отношению к непослушному сыну, как наседка, трясущаяся над единственным цыпленком. Он всегда нервничал из-за того, что его драгоценный коммодор так доверял этим непредсказуемым русским; Хорнблауэр улыбнулся беспокойству Буша.
— Все что угодно, чтобы только вы успокоились, — сказал он.
Катер Хорнблауэра следовал за лодкой губернатора по свободному ото льда каналу; Хорнблауэр, вместе с Эссеном сидел на корме русской шлюпки. Дул пронизывающий ветер, небо было серым.
— Снова пойдет снег, — заметил Эссен, поглядывая на облака, — Боже, помоги французам.
При полном отсутствии солнечных лучей, в воздухе стоял смертельный холод. Хорнблауэр подумал о французах, бредущих по безлюдным равнинам России и ему вдруг стало их жаль.
К вечеру снег действительно пошел, засыпая реку и деревню, украшая такими мирными белыми холмиками разрушенные валы, разбитые пушки и могилы, которыми была усеяна вся деревня. Было уже почти совершенно темно, когда выносливые русские гренадеры сосредоточились в траншеях, а затем бросились вперед, на вылазку сквозь неприятельские линии. Они прошли не более, чем половину ничейной земли, как по ним ударили пушки, разрывая сплошную пелену падающего снега яркими оранжевыми вспышками своих выстрелов.
— Никаких признаков отступления, — прокомментировал Клаузевиц, наблюдая жаркую схватку вместе с Эссеном и Хорнблауэром с галереи под куполом церкви.
Если нужны
