Звон клинков, удары топоров и обломков оснастки, превращённых в дубины, крики о пощаде, стоны раненых и умирающих — всё смешалось в нестройный гул. Большая часть выживших чёрных пиратов под командованием одноглазого, обнажённого по пояс верзилы, боцмана или офицера, устремилась на ют. Но долго им отбиваться не дали. Недолгий, но ожесточенный бой кончился полным разгромом экипажа «Чёрного ангела». Кто-то из викингов своей абордажной саблей перерубил фал, и флаг побеждённых соскользнул вниз. Ульвссон и его воины уже овладели всем фрегатом, и обезоруженные чёрные пираты, как стадо баранов, толпились на палубе кучей, в которую их согнали.
— Наконец-то мы встретились снова, — произнёс капитан Джон, стоя перед одноглазым офицером, в котором узнал одного из тех, кто некогда спускал в трюм, полный израненных пленников, отвратительное варево; одного из тех, кто по дьявольскому жребию уводил наверх несчастных, обречённых на мучительную смерть под пытками. — Льщу себя надеждой, что вы удовлетворены вновь увидеть беглеца, не пожелавшего умереть рабом. Хотя, быть может, встреча происходит не так, как вам того хотелось бы. Итак, где ваш капитан?
Верзила молчал, угрюмо, исподлобья глядя на вождя победителей. Но тот не стал дожидаться ответа. Ухмыльнувшись недобро, конунг развернулся и целеустремлённо зашагал в капитанскую каюту захваченного викингами фрегата. В ней повсюду царил разгром. Пушечные ядра разнесли в щепки драгоценную мебель из красного дерева и обивку стен, на полу валялись обрывки морских карт и обгорелые бумаги, обломки навигационных инструментов и, как ни странно, музыкальные инструменты и листки, исписанные нотами.
— Надо же, этот сын дьявола, оказывается, любил музицировать, — вновь недобро ухмыльнулся Джон Ульвссон.
Неподвижное тело, залитое кровью, распласталось возле разбитого сундука. Решив, что оно не заслуживает внимания, капитан победителей остриём своего верного меча, унаследованного от предков, перевернул лежащий на полу нотный лист и наклонился, чтобы рассмотреть поближе… но в этот момент, совершенно неожиданно, то, что казалось трупом, резко вскинуло руку с длинным острым кинжалом. Викинг несколько запоздало парировал удар, выбив кинжал, и врагу всё же удалось достать его, чиркнув по левому боку. На простой холщовой рубашке медленно расплывалось кровавое пятно…
— Первый раз! До сей поры боги меня хранили… — пробормотал капитан Джон сам себе, зажав рану левой рукой. — Даже труп меня обманул!..
Он пнул недобитого врага, опрокинув на пол, наступил ему на руку и приставил остриё меча к его шее.
— Ты капитан? — спросил раненого.
— Я штурман… Капитан в лазарете… — ответил тот и распростёрся обессиленно, тяжело дыша. — Всё равно вы проиграли… вашего флота больше нет… — прохрипел враг и испустил дух.
Гримаса боли исказила лицо Ульвссона, и он в сердцах пнул бездыханное тело сапогом. После этого схватил бутылку рома, попавшуюся ему на глаза, и ударом меча срубил горлышко. Залил свой окровавленный бок содержимым, морщась от боли, запрокинул голову и вылил остаток рома себе в рот. Затем отбросил опустошённый сосуд, покинул каюту и быстро зашагал прочь, стремясь разыскать Чёрного Капитана.
Перешагивая через другие трупы, конунг дружины викингов пробормотал одну из Заповедей Одина:
— Непозволительно прощать того, кто умышленно совершает зло, ибо зло, оставшееся без наказания, умножается, а вина за преумноженное зло лежит на том, кто оставил совершившего зло не наказанным и не привёл его на правый Божий суд…
Корабельный лазарет этого фрегата размещался в другой части корпуса, под него была отведена часть трюма, отделенная занавесью из парусины.
Разыскав это место и ступив за парусиновую завесу, Ульвссон едва не забыл, как дышать, от смрада. В нос ударило острое зловоние вывороченных кишок, исходившее от изуродованных, порванных тел. В закутке царил сумрак, здесь находились раненые, которых поместили сюда ещё до начала абордажа.
— Эй, ты! — окликнул он какого-то человека, который пытался делать перевязку одному из ещё живых. — Где ваш проклятый капитан?
Но в следующий миг уже понял, что вопрос был лишним. Конунг увидел распростёртое на лавке тело, облачённое в некогда роскошный чёрный камзол, теперь изодранный, грязный и покрытый кровавыми пятнами. Пальцы левой руки трупа были унизаны тремя перстнями с огромными бриллиантом, рубином и сапфиром, а другая рука в предсмертной судороге сжимала подзорную трубу, стремясь не расставаться с этой дорогостоящей принадлежностью морского офицера. Одежды прочих раненых и мёртвых в этом лазарете ни в малейшей степени не напоминали капитанские, хотя тоже были сплошь чёрными. Белого цвета на борту этого фрегата не признавали даже для исподних рубах.
— Месье, лекарь Деми я! — назвал себя человек, занимавшийся перевязкой. И продолжил говорить на ломаном английском: — Всё делать я, что уметь. Большой рана, лечить не успеть! — Французский доктор указал на тело в камзоле. — Капитан умирать и просить вы передать это!
Он поднял с пола и подал Ульвссону оружие. Видимо, принадлежавшее лично побеждённому капитану: сабля и пистолет, очень дорогостоящие, инкрустированные золотом и драгоценными камнями.
Ещё несколько секунд Ульвссон жадно, с раздувающимися от гнева ноздрями смотрел на труп главного врага, затем схватил его оружие, отдёрнул занавесь, едва не сорвав её, и устремился на верхнюю палубу.
— Джо-он! — окликнул его другой доктор, Алан Торнсби, который оказывал здесь помощь раненым викингам. Его расстроенный вид и тон голоса недобрым предчувствием кольнули сердце капитана, и это отразилось на выражении его лица, из гневного оно тотчас же стало озабоченным. Подойдя ближе, конунг увидел лежавшего на палубе… первого офицера «Вегейра» Томаса Хэнсона. Огромная рана превратила в кровавое месиво верхнюю половину туловища скальда дружины, вдохновителя героического возникновения в Карибском море этой команды викингов. В его карих глазах отражалось небо, лицо навечно застыло в удивлении.
Ещё один британский потомок норманнов Джон Дарси Ульвссон, коему судьба уготовила невероятную участь предводителя дружины викингов, выронил раззолоченные трофейные символы власти и оторопело застыл, неподвижным взором уставившись на ближайшего соратника, лежавшего на палубе. Неунывающий весельчак Том лежал так неловко, так мертвенно-неподвижно, что было страшно к нему прикоснуться…
Капитан схватился за свою грудь и надрывно застонал, будто его пронзило навылет копьё, а вместо воздуха в глотку полился огонь… и всё же он сумел заставить себя встать на колени и взять в свои подрагивающие ладони мёртвую руку боевого побратима. Проверять, бьётся ли сердце Тома, смысла не было. Биться не может сердце, которого больше нет. Как и большей части смятых в развороченном теле внутренних органов.
