Она достала из-под подушки большой заржавленный ключ и открыла ларь, который служил подставкой для кровати.
Это был прочный сундук, окованный изнутри железом.
В ларе были сложены высокими столбиками серебряные пятифранковые монеты и даже экю по шесть ливров. Золото хранилось в углу; находилось там и несколько толстых пачек банкнот.
Ля Горэ потянулась к этим банкнотам, любовно посмотрев на столбики монет по сто су.
– Восемь дней назад, – заявила она, – это было отличной землей с прекрасным лесом, вот так!
Старуха вздохнула. Потом она запустила обе руки в кучу золотых монет и стала месить их, как тесто.
– Как тесто! Как тесто! – бормотала Матюрин с пылающим лицом, упиваясь своими ощущениями. – Как это приятно на ощупь! Песня, ну просто песня! Если бы я захотела, то наполнила бы блестящими желтыми монетами сундук размером с дом! Честное слово! И клянусь, я сделаю это, когда стану королевой!
Графиня Корона прикоснулась к ее руке.
– Вот молодой человек, который просит позволения поговорить с Вашим Королевским Высочеством, – произнесла красавица.
Матюрин Горэ обернулась.
На пороге стоял жалкий парень в убогих лохмотьях; он с глупым видом пялился на открытый сундук. Краска сошла со щек Горэ.
– Что ты здесь делаешь, негодяй? – завопила старуха, давясь собственным криком. Слова застревали в её раздувшемся от злости горле.
– Матушка, – ответил бедняга, опуская заслезившиеся глаза, – я хочу есть и пить. Матье прогнали меня из-за тридцати пяти су, которые я задолжал за разбитую посуду.
– Слуги! – завизжала Матюрин, трясясь всем телом от безумного гнева. – Бейте его! Гоните его прочь! Этот мерзавец разорит меня! Ах! Негодяй! Ах! Бродяга! Тридцать пять су! Убирайся! Я проклинаю тебя! Я отказываюсь от тебя! Чтоб ты сдох, паршивец!
Молодые месье Кокотт и Пиклюс, усердные слуги, тут же поспешили исполнить приказ своей государыни и схватили единственного сына старухи за плечи, чтобы вышвырнуть его из дома. Виконт Аннибал Джоджа жестом остановил их и тихо шепнул мадам де Клар, вопросительно взглянувшей на него:
– День настал!
Эти слова стоили длинного объяснения.
Они означали, что несчастный парень, стоявший на пороге фермерского домика, должен – добровольно или по принуждению – сыграть свою роль в комедии Черных Мантий.
Матюрин кипела от злости.
Разумеется, потеря тридцати пяти су вполне могла довести старуху до бешенства; ведь ни одно человеческое существо не способно полностью изменить свою натуру, и Гарпагон по-прежнему будет трястись над медными монетами, даже разбрасывая золото пригоршнями; и все же Матюрин разъярилась по другой, куда более серьезной, причине.
Можно представить себе, сколь важным было для нее новообретенное королевское достоинство, если вспомнить о той цене, которую она, известная скупердяйка, за него заплатила; нетрудно догадаться, как держалась Матюрин за так дорого доставшиеся ей титулы; это было сумасшествие, порожденное крестьянской гордостью.
И вот, на вершине своей славы, старуха столкнулась с неожиданным унижением.
Этот увалень в лохмотьях назвал ее «матушкой» перед всеми этими слугами, графинями, виконтом, дамами из Парижа и прочими благородными особами. Гнев охватил все ее существо. Не будем забывать, что старуха была одержима смешной и грустной – но при этом самой настоящей – манией величия.
Это было безумие по-своему сильной женщины, которая, стоя по горло в грязи, проявляла чудеса изворотливости, чтобы увеличить свое богатство.
Матюрин не стыдилась себя самой; она прекрасно сознавала, что отталкивающе уродлива и часто смешна; она догадывалась, что ее шутовство внушает – или способно внушать – ненависть. И все же старуха прямо шла своей дорогой, высоко подняв голову. Она не собиралась шутить. Она не питала никакого доверия к этим прекрасным дамам и благородным слугам, которые оказывали ей почести, получая взамен наличные. Нет, она умышленно топтала своими тяжелыми сабо гордость всех тех блестящих господ, которые были для нее идеалом элегантности и изысканности.
У нее было достаточно ума, у этой чудовищной старухи, чтобы играть на контрастах…
В ее пухлых руках сверкало золото, она хорошо помнила об этом и дерзко позволяла превозносить себя – прямо здесь, в мерзости и грязи, превратившись в одного из тех жутких идолов, что внушают страх коленопреклоненным китайцам.
Однако Матюрин стыдилась своего сына, этого несчастного, ни в чем не повинного парня, нескладного, худого, хромого, оборванного, голодного. Фермерша всю жизнь колотила бедолагу.
А теперь она его ужасно стеснялась.
Он знать не знал о богатстве матери. Вид парня вызывал отвращение и жалость. Его ни во что не посвятили, и он искренне считал себя нищим. Лишь его редкие появления на ферме омрачали триумф Матюрин; само существование сына казалось теперь старухе оскорблением и позором.
Она резко захлопнула крышку своего ларя и выпрямилась во весь рост. Ее седые волосы встали дыбом на уродливой голове.
– Ох! Ох! – хрипло застонала Матюрин, с трудом сдерживая ярость. – Вы не хотите прогнать моего негодника!
Вы правы: если бы я пожелала, он был бы вашим господином! А теперь убирайтесь отсюда, да поживее! В вас больше не нуждаются! Я сама разберусь со своими делами. Ты, колченогий, пошевеливайся! Входи, говорю! Черт побери! Мы посмотрим, кто тут хозяин!
И молодой парень, и парижане молча повиновались старухе.
Несчастный увалень, прихрамывая, вошел в комнату.
Голова его была непокрыта; в искалеченной руке он держал свои сабо.
– Закрой дверь, Винсент Горэ! – приказала ему Матюрин, как только «свита» покинула спальню.
Парень захлопнул дверь, дрожа всем телом.
Снаружи, за этой дверью, лица парижан мгновенно преобразились. Графиня де Клар улыбалась виконту Анни-балу, который говорил ей:
Дорогая, император Веспасиан[18] рехнулся в тот день, когда произнес свои знаменитые слова: «Деньги не пахнут». Каковы наши планы на это утро?
Мы ищем того, на кого можно будет потом свалить всю вину, – спокойно отозвалась бывшая Маргарита Бургундская.
Аннибал понюхал флакон духов, который держал в руке.
– Отлично! Отлично! – прошептал виконт, по-прежнему ослепительно улыбаясь. – Матереубийство, я думаю? Мы будем действовать решительно, душа моя!
Маргарина поманила пальцем Кокотта и Пиклюса, которые любезничали с фрейлинами.
Найдите трех или четырех крестьян, – распорядилась она. – Нам нужны свидетели.
Отлично! Отлично! – повторил Аннибал. – Я понимаю. Друзья мои, приводите полдюжины. И возвращайтесь побыстрее: там уже начинают спорить; скоро дело дойдет до драки.
