Весна разбежалась по станичной улице комками подсохшей грязи, солнечными бликами на окнах и готовыми лопнуть почками. Салатного цвета листья раин, похожих на свечи, уже отсалютовали ей зелеными фонтанами крон вдоль обочины дороги или такого же колера зарослями плодовых деревьев в садах. Чувства людей обострились, заставляя воспринимать окружающее с радостным изумлением, глаза стали ярче, а у девок вдобавок припухли губы.
На просторном дворе перед добротно срубленным куренем казачок лет пятнадцати в ладно сидящей черкеске разводил по кругу тонконогого кабардинца. Он держал в руках длинный повод, одним концом которого захомутал шею жеребца, вторым же помахивал, заставляя его бегать вкруг себя широкой рысью. Конь стремился сорваться на сноровистый галоп, он задирал точеную голову кверху и взвизгивал, сердито и радостно. Казачок осаживал баловня хлестким ударом и снова принимался учить лошадь бежать ровной иноходью. В избе скрипнула входная дверь, на лестницу вышла светловолосая стройная женщина лет тридцати пяти. Понаблюдав за подростком, она крикнула:
– Иди в дом, Пьер, обед готов.
– Иду, – не оборачиваясь, отозвался тот. – Сейчас Орлика в стойло сведу и прибегу.
– Я два раза не повторяю, – спокойным голосом предупредила женщина.
Казачок послушно укоротил повод и, подхватив кабардинца за петлю под мордой, бегом направился с ним к конюшне. В это время к воротам подъехал всадник на таком же кабардинце, скорее всего, лошади были от одной матери. Соскочив на землю, он скинул бурку, ловко уложил ее позади седла, рукояткой нагайки толкнул створки ворот. Это был парень немногим старше двадцати лет с пшеничными усами на смугловатом лице, глаза его были темными, а волосы – светлыми. На черкеске молодого казака топорщились урядницкие погоны.
– О, Пако, как вовремя, – заметив его, воскликнула женщина, спустилась по ступенькам вниз. – Мы с бабукой тебя уже заждались, сынок. Почему не сменился пораньше?
– На кордоне опять стычки с немирными, – разгладив хмурое лицо, пояснил парень и, взяв коня под уздцы, пошел по двору, заметно прихрамывая. – Пришлось в секрете лишнего просидеть.
– Ты не ранен? – забеспокоилась женщина.
– Ногу подвернул, когда в седло вскакивал. Пустяки.
– А где отец?
– За мной спешил.
– Заводи лошадь и проходи в дом, все уже готово. – Женщина пригладила волосы и вышла за ворота встречать мужа.
За столом разместилась вся большая семья. По правую руку от хозяина сидел его старший сын, затем сразу младший, среднего дома не было. По левую пристроились жена и две дочери. Мужчина с погонами сотника на рубашке перекрестился, первым зачерпнул из глубокой глиняной тарелки, за ним заработали деревянными ложками и все остальные. Посуда быстро опустела, когда очередь дошла до мясного, в дверь кто-то постучал.
– Я открою.
Сухонькая старушка, мать главы дома, протащилась к выходу и впустила в курень Гонтаря, старого друга семьи. Он нашарил глазами старообрядческие иконы в переднем углу и осенил себя крестным знамением.
– Бог в помощь, – шутливо поприветствовал он обедающих. – Даргашка, я к тебе по делу.
– Тогда присоединяйся – на голодный желудок какой разговор? – Дарган пригладил волосы, подождал, пока друг займет место за столом, и спросил: – Словили абреков?
– Одного словили, а другой ушел, гад! Как кошки живучие! – принимая чапуру с чихирем, досадливо качнул чубом Гонтарь. – Казаки на нем живого места не оставили, из ружей в упор стреляли, а он в воду бултыхнулся и ниже по течению на другой берег выполз. А там немирные налетели осами, уволокли в свой аул.
– Залечит раны, опять объявится.
– Да, теперь их уже не остановишь, – принимаясь за мясо, согласился друг. – Раньше не так безобразничали – и мы отпор давали, и добычу от разбоя они еще не умели с выгодой сбыть.
– А теперь самодержец повелел в аулах ничего не трогать, абреков на месте не расстреливать, баб их не беспокоить, вот они и обнаглели, – дополнил рассуждения Гонтаря старший сын хозяина Панкрат. – Да Шамиль еще набубнил горцам молитвы про свободный имамат.
– Отож, а мы расхлебывай…
Когда с обедом было покончено и в комнате наступила сытая тишина, Гонтарь обратился к хозяину:
– Дурную весть я в твой дом принес, брат казак.
– Говори. – Дарган бросил руки на стол.
– Внук Ахмет-Даргана, Муса этот, подрос и обещал отомстить за отца и за деда.
Головы всех присутствующих невольно повернулись к гостю, на лицах людей отразилась настороженность. Женщины встали, молча взялись убирать посуду. Легенда о кровной мести, изредка будоражившая семью и двадцать лет не дававшая о себе знать, вдруг оказалась явью. Панкрат коротко взглянул на отца и положил ладонь на рукоять кинжала, младший, Петр, сдвинул светлые брови. Девки Аннушка и Марьюшка, знавшие о легенде из рассказов батяки о его военных походах, пока еще не поняли серьезности известия, но интуитивно ощутили угрозу.
– От кого ты про это узнал? – помрачнел Дарган.
– Абрек проговорился, которого мы взяли живым. Сказал, что Муса готовится уйти в засаду на нашем берегу, – пояснил Гонтарь. – Еще говорил, что тот поклялся на оружии принести домой твою голову и бросить ее к ногам своей матери.
– А где этот абрек сейчас?
– Ермилка не вытерпел оскорблений и порубил его в куски прямо возле сторожевой избушки. У него тоже злость на чеченцев за брата.
В комнате зависла тишина, нарушаемая лишь позвякиванием тарелок и чугунков. Наконец женщины убрали посуду и ушли в горницу. В этой семье им было дозволено сидеть за одним столом с мужчинами, хотя у прочих терцев, как и у татар, существовало строгое разделение по старшинству и по полам. Пришлая натура матери чувствовалась во всем, начиная с равенства с мужем и кончая книгами на русском и французском языках, стоящими на особой полке.
– Зря я последнюю дочь Ахмет-Даргана пожалел, – сунулся лицом в кулаки хозяин дома. – Тогда бирючонка этого отдали бы на воспитание в чужую семью.
– Какая разница?! Они тоже напомнили бы ему о кровной мести. У них это закон.
– Оно так, да не совсем, – Дарган поломал пальцы на руках. – Не о себе беспокоюсь… Не вовремя сейчас затевать поединок с каким-то малолетком. Средний сын Захар вот-вот с учебы вернется, за ним другие пойдут.
– Беда никогда не приходила вовремя, – вздохнул Гонтарь и, помолчав, добавил: – Может, и правда старшую дочь главаря абреков надо было сгубить, чтобы одним кровником стало меньше. Это она науськивает своего сына, мол, мужчина он или нет.
– Что же раньше не решалась? Бирючку уже двадцать с лишним годков стукнуло.
