– Господин де Шеман, кажется, был вынужден задержаться в дороге, – осторожно сообщил лакей.
– Задержался? – недовольно пробурчал Ришелье. – Тогда пришли ко мне кучера.
– Я уже подумал об этом, монсеньор, – поклонился слуга. – Этот человек ждет за дверью. – С этими словами лакей удалился.
Через несколько секунд в кабинет Ришелье вошел кучер. Епископ нетерпеливо спросил:
– Что случилось? Заключенный в Бастилии?
– Нет, монсеньор, – ответил язвительный голос. – Господин де Сен-Мар находится в своем особняке.
– В своем особняке! – прошептал ошеломленный Ришелье. – Этот голос… О! Этот голос!
– А что касается Шемана, монсеньор, – продолжал посетитель, – то ему сейчас как раз перевязывают бедро, которое я слегка поранил…
Капестан снял шляпу и плащ. Ришелье окаменел.
– Сейчас я вам все объясню, монсеньор, – любезно улыбнулся шевалье. – Я спокойно прогуливался – и вдруг услышал, как господин де Сен-Мар зовет на помощь. У нас с ним старые счеты… Я хотел вызвать его на дуэль: мы уже дважды собирались сразиться, но оба раза поединок пришлось отложить. Теперь нам помешал господин де Шеман. Вот я и вынужден был заняться Шеманом, а мой слуга взял на себя вашего кучера. Ну а чтобы дать вам немедленный отчет обо всех этих событиях, я позволил себе воспользоваться вашей каретой, – с вежливым по клоном закончил свой рассказ молодой человек.
Из груди Ришелье вырвался хриплый стон. Наконец он глухо произнес:
– Капитан!
Шевалье выпрямился. Его глаза сверкнули.
– Капестан! – грозно проговорил он. – Да, монсеньор. Но будьте поосторожнее. Это уже не фарс, как у комедиантов на праздниках господина Кончини. Вы сочиняете трагедии, монсеньор. Одно оскорбительное слово – и я стану вашим соавтором: моя шпага будет пером, а писать мы будем кровью!
Губы епископа задрожали. Он протянул к шевалье руки, словно палач, собирающийся схватить приговоренного… Внезапно Ришелье кинулся к столу, где находился колокольчик и молоток. Но Капестан был начеку. В мгновение ока он оказался между столом и Ришелье.
– Монсеньор, – холодно произнес шевалье, – вы хотите заставить меня убить вас?
Епископ бросил на молодого человека взгляд, полный жгучей ненависти.
– Неужели вы осмелитесь поднять руку на министра владыки земного и слугу Владыки Небесного? – прохрипел он.
– Да! – вскричал Капестан. – Я не побоялся бы напасть на вас, даже если бы вы сидели на троне!
И Капестан протянул руку – так же, как минуту назад это сделал его противник. Но, в отличие от Ришелье, рука шевалье не дрогнула, а решительно опустилась на плечо епископа! И под тяжестью этой руки Ришелье согнулся. То, что увидел в этот миг епископ, отбило у него всякую охоту сопротивляться. Лицо Капестана стало белым, как алебастр, и священнику показалось, что вокруг головы шевалье вспыхнул сияющий нимб.
– Монсеньор, – глухо проговорил Капестан, – вы являетесь символом всего того, что издавна почитает человечество. Вы – олицетворение земной и небесной власти. Париж трепещет под вашим взглядом. Говорят, что король считает вас железным столпом, нерушимой опорой монархии. Я же, сударь, ничего особенного из себя не представляю. Кем я буду завтра? Возможно, заключенным… Да, это вероятнее всего. А что ждет вас, сударь? Скоро вы окажетесь гораздо ближе к трону, чем сам господин д'Анкр! А это означает, что вы станете всемогущим. Вы будете править Францией. Однако сейчас вы в моих руках. Одно движение – и вы, всесильный властелин, обратитесь в прах. И никто меня не остановит! – воскликнул Капестан, выхватывая свой кинжал. – Прежде чем вы успеете крикнуть, вы уже будете лежать на полу, у моих ног. – С этими словами шевалье приставил острие кинжала к горлу епископа. – Но я не хочу этого делать. Предлагаю вам соглашение: я оставляю вас в живых, а вы отдаете мне Марион Делорм.
Капестан отступил на шаг. Он рисковал: ведь теперь Ришелье мог позвать на помощь. Но епископ не сделал этого. Он был так бледен, словно в его комнату вошла сама смерть. Однако в эту минуту Ришелье думал не о смерти. И даже упоминание имени Марион не заставило его вздрогнуть. Сердце Ришелье терзала страшная мука. И причиной этой муки была уязвленная гордость… Сейчас он походил на тигра, попавшего в ловушку. Епископ с ненавистью смотрел на Капестана.
«Я побежден! – думал потрясенный Ришелье. – И кем? Этим мальчишкой!»
По щекам епископа медленно скатились две крупные слезы. Может быть, Ришелье плакал первый раз в жизни. Боль, горе, страх – ничто не могло заставить его плакать. Это оказалось по силам только унижению.
– Идемте! – прошептал епископ.
Шевалье схватил его за руку и глухо произнес:
– Монсеньор, вы только что приговорили меня к смерти. Я прочел это в ваших глазах. Что же, я не боюсь вас! Однако берегитесь! Одна ошибка с вашей стороны, одно резкое движение или слишком громко сказанное слово – и мы умрем вместе! А теперь – идите! Я последую за вами.
С этими словами Капестан вложил свой кинжал в ножны.
Лицо Ришелье снова приняло свое обычное бесстрастное выражение. Он вышел из кабинета и зашагал по коридору. У двери комнаты, где была заперта Марион Делорм, епископ остановился. Он медленно открыл дверь.
Марион увидела Ришелье и Капестана и сразу поняла, в чем дело. Она встала и молча взяла шевалье за руку.
– Монсеньор, – распорядился Капестан, – прикажите, чтобы открыли ворота, и проводите мадам до набережной.
Ришелье стал спускаться по лестнице.
– Мадам, – обратился шевалье к Марион, – будьте так добры, не держите меня за руку. Мне нужно, чтобы мои руки были свободными.
Женщина повиновалась. Она дрожала: может быть, от ужаса, а может быть, от восхищения и любви! У ворот стоял швейцар. Ришелье заглянул в привратницкую: она была пуста.
– Откройте! – бросил епископ.
Швейцар мигом исполнил приказание своего господина.
– Монсеньор, – проговорил шевалье, – проводите нас до моста. Это всего лишь маленькая предосторожность…
На Новом мосту епископ замедлил шаг.
– До Гревской площади, монсеньор! – распорядился Капестан.
И Ришелье пришлось тащиться до Гревской площади. Наконец Капестан остановился и, отвесив епископу поклон, заявил:
– Вы свободны, монсеньор. Я прощаюсь с вами. Но прежде, чем мы расстанемся, позвольте мне сказать вас еще пару слов. Я восхищаюсь вами, монсеньор. Я полагаю, монсеньор, порой вам приходится делать то, что противно вашей совести. Наверное, иногда это бывают ужасные вещи. Может быть, ваш сон изредка тревожат воспоминания о них. Если это так, монсеньор, то долгой бессонной ночью поду майте, что однажды вы отдали некую женщину чело веку, который ее любит. Поверьте, это будет вам утешением.
