— Ну ты, Галкин! Жалкое ничтожество!.. Я вытащил тебя из грязи, туда и задвину. Не знаю я никакой диссертации! Дал тебе тетрадь — и что ж. Посмотреть дал, сравнить со своей работой, — наконец, как научный руководитель института, просил тебя подготовить труды товарища к публикации в институтском бюллетене. Кто же знал, что ты попросту украдёшь труды товарища!..
Галкин смотрел на него во все глаза и ушам не верил. Зяблик на ходу придумал версию, ставящую всю историю с ног на голову, весь огонь направил на Галкина, все стрелы, весь яд…
— О-о-о!.. — застонал Галкин. — Мерзавец!..
Насколько мог, взял себя в руки и вышел из кабинета. Поймал такси и поехал в ближайший ресторан. Пить, пить, пить! Напиться до потери сознания. Что угодно, но только никого не видеть, ни о чём не думать, не жить. Покончить с собой он не может, слаб духом, но напиться… Это ему доступно, и в этом спасение. Хотя бы на час, на день-два он забудется и перестанет существовать. Зяблик нахал, ох, нахал!.. Он выйдет сухим из воды. Более того, кинется на Галкина, станет обвинять, требовать кары. Но что же ты хотел? Чтобы и он, вместе с тобой, подставлял голову на плаху?.. Дурак! Этого не следует ждать даже от порядочного человека, а Зяблик!.. Ох, Вася, Вася! Ну попал в историю!..
Проезжая по Крымскому мосту и глядя вниз на мутные воды Москвы-реки, думал: «Интересно, что за такие вещи бывает? Лишают звания? Чёрт с ним! Увольняют с должности — обойдусь! Исключают из партии?» Мысль на минуту запнулась. Исключение из партии казалось страшным. Куда пойдёшь потом? Что скажешь людям? Тюрьма?.. А что — за такое упрячут! Ведь деньги получал, лауреатство. О-о-о!..
— Водитель! Нельзя ли побыстрее?
Ничего этого не знал Филимонов, выходя из кабинета и направляясь в министерство. В приёмной, словно куры на нашесте, рядком сидели Дажин и Три Сергея. Обыкновенно они толкались у двери Зяблика, сидели на его половине приёмной, а тут сгрудились у двери директора.
— Вы ко мне? — удивился Филимонов.
— Все поднялись, закивали головами: И начали кружком обтекать директора, как они обыкновенно обтекали вечно торопящегося куда-то Зяблика.
— Ко мне? — переспросил Филимонов и ткнул себя пальцем в грудь.
— К вам, Николай Авдеевич! — выступил вперед Дажин.
Директор перевёл взгляд на одного «Сергея», на другого… «Удивительно вы устроены, черт бы вас побрал! — продолжал он внутренний безмолвный монолог — Вам непременно нужен покровитель, вы без лидера шагу сделать не можете. А я вот устроен иначе: мне бы свобода, меня бы только оставили в покое».
— К Зяблику пройдите! — сказал Филимонов. — Мне некогда, я еду в министерство.
— Зяблик — того! — сообщил Дажин, — «скорая» увезла.
— Скорая помощь? — отступил назад Филимонов. — Когда? Что с ним?
Дажин кинул косой плутоватый взгляд на Сергеев, постучал пальцами по виску:
— Спазмы сосудов головного мозга. Известное дело…
— А-а… — закивал головой Филимонов, дивясь проворству, с которым Зяблик среагировал на письмо Наточки (он всё ещё думал, что причина всей суматохи — письмо). И вновь подумал: «Откуда просочилось? Неужели Дарья Петровна?.. Позвоню ей из министерства».
— Некогда, товарищи! Уезжаю.
За ним увязался Дажин.
— Мне тоже в ту сторону — подвезите, Николай Авдеевич. Ни разу в «Чайке» не ездил. Ей-Богу! И потом в машине Дажин продолжал:
— Галкина там поищу. Говорят, стряслось что-то с Галкиным. Бегал по институту, на Зяблика накричал — да, что-то стряслось. Зяблик ни с того ни с сего в больницу не ложится.
— Сами же сказали — спазмы.
И Филимонов, передразнивая Дажина, постучал пальцами по виску.
Бурлак встретил директора «Титана» не то чтобы фамильярно, а как-то по-родственному, словно любимого брата, которого не видел много лет. Усадил в кресло и предложил чаю, а когда Филимонов, сославшись на занятость, отказался, стал дружески журить его:
— Всё в облаках витаете — по заграницам, в академиях, университетах; говорят, четыре мантии через плечо, да медали, дипломы — этак вы и дорогу в министерство забудете.
Приторно-сладкий тон, приличный в отношениях со школьником, разъярил Филимонова. Он сказал:
— У вас есть что-нибудь сказать по институту? — заговорил ледяным тоном. Он во всех своих бедах винил, главным образом, эту старую министерскую лису и решил с ним не церемониться.
Бурлак осёкся, опустил над столом надушенную голову, собирался с мыслями. Елея поубавил, но ласковая улыбка вновь засветилась на желтом одутловатом лице, и только в глазах засверкали холодные огоньки неприязни.
— Вам, наверное, известен инцидент с Галкиным; мы тут ничего не знали, нам это как снег на голову.
— Мне ничего не известно, — отпарировал Филимонов. И Бурлак снова осёкся. Сделал паузу. Напустил на себя важный вид, проговорил:
— Неизвестно, так станет известно. Об одном прошу: вы с ним не церемоньтесь, всё должно быть по закону. И никаких поблажек. Мы — за строгие наказания.
— Не понимаю, о чём вы говорите.
— Ну, хорошо, хорошо, Николай Авдеевич, я вижу, вы не хотите со мной откровенничать, — видимо, решили всё выложить министру. Дело ваше, я вам не указчик. Одно могу повторить: мы тут за строгость, за то, чтобы честь института не страдала. Вот так!
— Перед отъездом за рубеж я отправил в министерство приказ о назначении Федя Николая Михайловича моим первым заместителем. Говорят, вы лично его задержали.
— О-о!.. Я просто забыл!
Бурлак вынул из стола приказ и тут же подписал его. Протянул директору.
Филимонов встал и откланялся. Он демонстративно давал понять Бурлаку: если что-то случилось, то он, Бурлак, в стороне не останется. Это он во всём поддерживает Зяблика, во всём ему потакает.
Филимонов, покидая стены министерства, окончательно уверовал, что история с письмом Наточки вылилась наружу. И не жалел об этом. Пусть знают люди истинную цену Зяблику и его покровителям.
Из министерства поехал в соседний с «Титаном» институт, там в его отсутствие обосновались Федь и Ольга. Вадим Краев не сказал товарищам о своем визите к Филимонову, и потому, когда Филимонов вошел в тесную комнату, где они дружно трудились, и остановился у двери, они повернулись к нему почти все сразу и на лицах у них изобразилось такое удивление, будто перед ними стоял не человек, а слон. Как и подобает по рангу, первым навстречу почётному гостю поднялся Федь. Чуть кося набок голову, разглядывая гостя своим единственным глазом, Федь не протянул руку, а сказал просто, с видимым спокойствием:
— Чем обязаны? Я, право, глазам не верю.
