— Так ваша воспитанница на самом деле индианка, а вовсе не Маргарита Назэр? — насторожился император.
— Да, это так, ваше величество, — подтвердила Елена. — Я не могла везти Майтрейи через всю Европу под ее настоящим именем, потому что девушку до сих пор могут преследовать люди с ее родины…
— С какой целью? — не удержавшись, вмешался в разговор шеф жандармов.
— С целью убийства, — полуобернувшись, ответила ему Элен де Гранси. — Майтрейи — принцесса, наследница престола, незаконно захваченного какими-то проходимцами при поддержке англичан. Я плохо разбираюсь в политике, а в колониальных интригах того хуже, — призналась она. — Но опасность не вымышлена, за это я ручаюсь. Уже были предприняты две попытки разыскать Майтрейи. Виконт все эти годы скрывал ее от мира, не вывозил в свет и наказывал мне в дальнейшем держать девушку взаперти…
— Бедное дитя! — воскликнул растроганный и глубоко заинтересованный историей Николай.
— Вот поэтому я и привезла ее в Россию, — неожиданно свернула на нужную ей колею виконтесса, — в надежде, что девушка обретет покровительство и защиту вашего величества, получив возможность жить полнокровно и счастливо, не скрываясь более.
— Могу вас заверить, что здесь, в России, воспитаннице виконта де Гранси ничто не будет угрожать, — пообещал император и кивнул Бенкендорфу: — Так, Александр Христофорович?
— Разумеется, ваше величество, — тотчас откликнулся шеф жандармов. — Девушка будет здесь в полной безопасности.
Елена знала: это не пустые слова. Она слышала от Алларзона, что, когда император Николай живет в Петербурге, он ежедневно прогуливается в десять часов вечера по Невскому. Совершенно один, без охраны. Выходит на прогулку в простой, не бросающейся в глаза одежде и смешивается с праздношатающейся толпой. Его чаще всего не узнают. А те, кто узнает, кланяются, снимают шапки. Иные специально высматривают государя, чтобы обратиться к нему с просьбой или жалобой. Алларзон сам однажды увидал императора в толпе. В тот вечер моросил дождь, Николай кутался в широкий серый плащ, прикрывая нижнюю часть лица, а в руке держал зонт. «Я был поражен, словно молнией! — вспоминал опытный сыщик. — Ведь совсем недавно имел место дворянский бунт, и бунтовщики замышляли убийство царя! Русский император не производит впечатления легкомысленного человека, но ведет себя в этой ситуации попросту странно!» Поразмыслив, Алларзон резонно предположил, что в соответствующие моменты Невский наводнен шпиками Бенкендорфа, которые неотступно следят за каждым шагом переодетого государя.
Не успела Елена поблагодарить Николая Павловича, как в комнату вернулись императрица и Майтрейи, уже одетые к балу. Для себя государыня выбрала атласное платье светло-стального цвета, почти без отделки. Ее скромное декольте было украшено одной лишь нитью жемчуга, зато чрезвычайно крупного, поистине не имеющего цены. Александра Федоровна надевала этот подарок мужа почти всегда в торжественных случаях. Майтрейи была наряжена стараниями своей покровительницы куда затейливее и богаче. Ее кремовый шелковый наряд сплошь покрывали кружева. Тонкая талия, на этот раз стиснутая корсетом, была подчеркнута золотым пояском. Браслеты на руках уцелели, так же как и золотые туфельки, осталась неизменной и прическа: черные волосы разделял прямой пробор, увенчанный тяжелым узлом на затылке. И удивительно — сейчас, когда Майтрейи оделась по европейской моде, ее красота показалась еще более экзотичной.
Николай шутливо и вместе с тем восхищенно воскликнул:
— Однако, мадемуазель, вашему будущему супругу несказанно повезет! Вам к лицу решительно все, ему не придется слишком тратиться на туалеты!
— Полно, дорогой, ты снова смутишь нашу гостью, — ласково упрекнула его императрица. — Милое дитя только-только освоилось… Ступайте же в зал, мы будем следом.
И, благосклонно кивнув, дала понять, что личная аудиенция окончена.
Бенкендорф, сделавшийся вдруг необычайно любезным, предложил виконтессе проводить ее с Майтрейи в зал. По дороге он признался Елене:
— А ведь я вас вспомнил только сейчас, когда вы упомянули графиню Софи де Сегюр. Мы встречались с вами в тринадцатом году, в доме губернатора Ростопчина. Я тогда посоветовал вам искать заступничества у императрицы Марии Федоровны. Почему вы мне сразу не напомнили?
— Я предпочитаю забывать прошлое, — с невеселой улыбкой ответила она. — Говорят, это лучший рецепт от увядания!
Елена шутила, но ее глаза не смеялись. Бенкендорф тотчас уловил настроение женщины и серьезно спросил:
— Чем же закончилась ваша сложная история с вероломным дядюшкой?
— Увы, конец есть не у всех историй. — Шефа жандармов одарили очередной холодной улыбкой. — Дядюшка жив, здоров и процветает…
— Напомните-ка мне, кто он таков?
— Князь Белозерский Илья Романович.
— Вот как? — удивился Александр Христофорович. — Довольно интересная личность этот ваш дядюшка. Недавно он фигурировал у меня в одном весьма запутанном деле. Обещаю, в скором времени я до него доберусь. И кто знает, возможно, судьба отомстит ему за вас…
С этими словами он галантно раскланялся и, оставив дам, исчез в толпе гостей.
«Судьба в мундире жандарма! — с досадой воскликнула про себя Елена. — Семнадцать лет князь Белозерский жил всеми уважаем, никем не осужден, пользовался ворованным состоянием, и вдруг — на тебе, разом все прозрели и восстали на него! Сначала Глеб, теперь Бенкендорф… Прямо открыли сезон охоты на дядюшку!»
— Чудесный сегодня день! — Голос Майтрейи прервал ее смятенные мысли. — Императрица — само очарование! Ее нельзя не полюбить, ведь правда, Элен? — И, не дождавшись ответа старшей подруги, девушка восторженно воскликнула: — Посмотри, как здесь красиво!
И впрямь, зала, украшенная для бала и наводненная блестящей толпой гостей, заслуживала более благодарного внимания, чем мимолетное, которое ей нехотя уделила Елена. В убранстве главенствовали живые цветы. Преобладали розы всех сортов и оттенков, разливающие в воздухе тягучие волны приторно-мускусного аромата. Розы красовались во всех жардиньерках, в огромных напольных вазах, гирляндами свешивались со стен и люстр. Их запах, усиленный влажной духотой летней ночи, порой становился таким сильным, что лицо той или иной дамы вдруг бледнело, а глаза туманились, будто в приступе страстного желания. Туалеты дам были самые роскошные. В расцветках не стеснялись — все, что могли предоставить сокровища восточных колоний, выдумки западных волшебников от моды, которая в этом сезоне предпочитала яркие краски, — все присутствовало в этом зале, ослепляя и поражая неподготовленного наблюдателя. Майтрейи была сбита с толку, очарована, взбудоражена чуть не до истерики. Она не могла взять в толк, как ее спутница может оставаться такой холодной.
