Британские корабли пока не предпринимали никаких активных действий. Сначала следовало дождаться, пока лиса высунет из норки не только хитрую морду, но и пышный хвост, а уж потом спускать на нее собак, предварительно отрезав все пути к отступлению.
И лиса не заставила себя ждать. Лорд Нельсон нетерпеливо теребил сигнальщика, желая знать новости без промедления.
— С фрегата передают: неприятель следует на зюйд-ост левым галсом. Корабли развернуты в походную линию, сэр! — закричал сигнальщик на топе грота.
— Сколько их? — крикнул в рупор Нельсон.
— Тридцать три, сэр, — последовал ответ после неизбежной пятиминутной паузы.
— Все вышли? — нетерпеливо спросил адмирал.
— Так точно, сэр.
Нельсон, не глядя, сунул кому-то рупор и повернулся лицом к капитану Харди.
— Ну вот и дождались, — с облегчением проговорил адмирал. — Начинайте, капитан!
У офицеров адмиральского штаба было в запасе целых пять дней, чтобы до мельчайших подробностей разработать план действий в будущем бою не только каждого корабля, но и каждого боевого расчета. Любой заранее знал свой маневр и роль в предстоящей баталии. Хватило времени и на то, чтобы донести планы командования до всех экипажей, вплоть до нижних чинов. Такая тактика несколько отличалась от общепринятой, но Нельсон всегда старался придерживаться именно ее, если у него была такая возможность. Поэтому все происходило последовательно, быстро, но без спешки, четко, уверенно, без обычной сумятицы и неразберихи. В считанные минуты британский флот выстроился в две походные колонны. Адмирал Коллингвуд во главе пятнадцати кораблей шел на «Монархе» южнее второй колонны из двенадцати других судов под командованием самого Нельсона. Следуя параллельными курсами с устремившимся в сторону Геркулесовых Столбов неприятельским флотом, обе колонны пока не спешили сокращать разделяющее их расстояние, и сообщения по-прежнему поступали с выдвинутых вперед фрегатов.
Только часам к девяти утра британский и франко-испанский флоты сблизились до пределов прямой видимости. Вильнев сам сосчитал вымпелы на мачтах английских кораблей и понял, что проиграл. В последние несколько дней блокирующая Кадис эскадра была усилена еще шестью линейными кораблями, присоединившимися к ней под покровом ночи. Французский адмирал этого не знал. Он рассчитывал на свое более чем полуторное превосходство в численности и мощи бортового залпа, но теперь это преимущество оказалось практически сведено на нет. Ни один адмирал в мире не решился бы при таком соотношении сил навязывать бой английскому флоту. Вильнев не был исключением и принял единственное, с его точки зрения, правильное решение: он приказал ложиться на другой галс и поворачивать обратно в Кадис. Но, увы, этот приказ безнадежно запоздал. Лисе не суждено было больше носить свой пышный рыжий хвост — слишком близко подпустила она к себе ненасытную собачью свору.
Как будто играя с противником в кошки-мышки, англичане также сменили галс и погнались за французами, то приближаясь, то чуть отставая, но постоянно прижимая их к берегу и не позволяя забыть о своем присутствии. Так продолжалось почти три часа. На горизонте завиднелся мыс Трафальгар, и французский адмирал Вильнев начал уже на что-то надеяться, когда произошло нечто невиданное в ходе морских сражений с участием британского флота. В этот день казавшаяся незыблемой и вечной, как каменная стена, неизменная «линия» дала широкую трещину, которой в будущем предстояло только расти и осыпаться, прежде чем окончательно уйти в небытие, оставив по себе память лишь на страницах морских учебников и исторических романов.
Двумя кильватерными колоннами — Нельсон севернее, Коллингвуд южнее — англичане, круто повернув под почти прямым углом, вилкой вонзились, не сбавляя ход, в растянутую на целую милю линию французов. Коллингвуд с большей частью эскадры атаковал арьергард, изначально бывший его основной целью. По первоначальному замыслу намечалось, что он отрежет «хвост» из десяти или двенадцати кораблей противника, окружит их и разобьет, пользуясь численным преимуществом.
То ли у адмирала в тот день, 21 октября 1805 года, было хорошее настроение, то ли порезвиться захотелось и показать свою удаль — но как бы то ни было, Коллингвуд оттяпал от французского «пирога» кусочек куда больше, чем ему полагалось. Впрочем, на дальнейший ход событий это обстоятельство не повлияло. Не ожидавшие такого коварства со стороны англичан корабли арьергарда сбились в кучу, стали разбредаться кто куда и, в конечном итоге, сделались легкой добычей противника, несмотря на равную с ним численность.
В этом отношении Коллингвуду повезло больше, чем Нельсону, так как он не встретил такого ожесточенного сопротивления. Захваченные кораблями Коллингвуда призы имели меньше повреждений, чем такие же призы, но захваченные ближе к авангарду французского флота. Объяснялось это тем, что значительную часть арьергарда составляли испанские корабли под командой адмирала Гравина. Сам он не страдал недостатком храбрости, но его подчиненные имели меньшую склонность драться за ненавистных французов, которых они справедливо считали захватчиками и грабителями, а не достойными уважения союзниками. Испанцы спешили опустить флаг, едва получив в борт несколько ядер, а то и вообще сдавались без единого выстрела.
У Нельсона бой проходил совсем не так. Коллингвуд, правда, несколько облегчил ему задачу, оттянув на себя больше кораблей, чем намечалось. В результате, двенадцать линейных кораблей головной колонны англичан обрушились на всего лишь семь французских, но именно здесь-то и разгорелась самая ожесточенная баталия.
Флагманский корабль лорда Нельсона «Виктория» возглавлял колонну. Корабли Коллингвуда уже вовсю громили арьергард противника, а одноглазый адмирал все медлил, выбирая самое подходящее место для атаки. Но вот он, кажется, нашел подходящую цель. На нок-рее флагмана затрепыхался на ветру сигнал: «Бравые британцы, следуйте за мной!» Переложив руль под ветер, «Виктория» круто повернула и вклинилась между двумя трехпалубными кораблями французского флота «Буцентавром» и «Грозным», каждый из которых не уступал английскому флагману в боевой мощи. Этот маневр позволил Нельсону с наивысшей пользой распорядиться первым залпом, да еще и произвести его сразу с обоих бортов. Поступая так, он шел на огромный риск, но делал это сознательно, чтобы связать боем двух самых опасных противников. Собственно говоря, он сам принес свой корабль в жертву ради того, чтобы остальные могли в кратчайшие сроки довершить разгром и прийти к нему на помощь. Между тремя кораблями — одним английским и двумя французскими — завязалась ожесточенная артиллерийская дуэль.
С этого момента Хорнблоуэр перестал следить за ходом сражения. Теперь он сам оказался в гуще событий и уже не мог отвлекаться ни на что иное, кроме действий своего боевого расчета. «Грозный» находился в некотором отдалении от «Виктории», и перестрелка с ним шла правым бортом на средней дистанции. Зато «Буцентавр» подошел на расстояние пистолетного выстрела, и его двадцатичетырехфунтовые ядра в упор поражали борта и оснастку английского флагмана. Шканцы, и шкафут «Буцентавра» являлись логической мишенью для пушчонки Хорнблоуэра и мушкетов его людей.
Франсиско Миранде приходилось раньше иметь дело с артиллерией, но она сильно отличалась от того, похожего на игрушечное, орудия, которое ему привелось ныне обслуживать. Действия его были правильными, последовательными, но выполнялись ужасно медленно, вызывая раздражение у капитана, которому каждый раз приходилось томительно долго дожидаться готовности пушки к выстрелу. Первый же пристрелочный выстрел оказался на редкость удачным, поразив сразу полдюжины матросов и канонира расчета одной из кормовых карронад. В дальнейшем Хорнблоуэру удалось дважды попасть в рулевого, но того сразу сменяли, поэтому он решил перенести огонь на шканцы француза, где офицеры «Буцентавра» представляли куда более заманчивую цель. Хорнблоуэра по-прежнему выводила из себя ужасающая медлительность графа. Он понимал, конечно, что происходит она лишь от недостатка практики, а не рвения, однако ничего не мог с собой поделать и ужасно злился. Злился, пока в голову ему не пришла удивительно простая мысль, которая вряд ли могла возникнуть, будь на месте Миранды простой матрос. Почему, собственно, он, Хорнблоуэр, стоит, сложа руки, пока его напарник, который рискует жизнью одинаково с ним, суетится вокруг орудия, поднося заряды, забивая пыжи, прочищая ствол? Что мешает ему, Хорнблоуэру, взять на себя часть этой работы? Как только Хорнблоуэр задался этим вопросом, прежде никогда не приходившим ему в голову, и переступил через невидимую черту, не позволявшую ему, в силу привычки и сложившегося стереотипа мышления, поступить так раньше, дело сразу пошло на лад. Пока дон Франсиско прочищал ствол и заряжал, Хорнблоуэр орудовал затравочным пером, насыпал затравку в запальное отверстие, наводил орудие и производил выстрел. Не стало раздражавших его задержек, да и граф заметно повеселел, больше не ощущая за собой тягостного чувства вины.
