на счастье. На счастье и держи!
Золото ослепительно красиво блестело, притягивая взгляд. На одной стороне был изображен император. На другой — стоящая в скорбной позе женщина. Над ней было написано — «Дакия». В те времена не было газет, и информацию черпали из монет. По ним узнавали, кто стал новым императором, над кем он одержал очередную победу, а также о том, что он заболел, выздоровел или наоборот… Судя по этому золотому, Деций только что победил Дакию. Крисп принял монету, удивляясь её приятной тяжести, поднес ближе к канделябру и с благодарностью оглянулся на отца. Прямо под суровым профилем императора Деция на ней и правда была выцарапана небольшая «F» — первая буква латинского слова «счастье»…
4. Наконец показался и сам порт…
«Тень молнии» стремительно приближалась к Афинам.
О том, что скоро крупный порт и длительная стоянка, теперь можно было догадаться и без слов Плутия или отца.
Несмотря на ранний час, команда корабля повеселела. Оживились и пассажиры. Матросы приводили в порядок палубу, надраивали до красного блеска медные части судна. Повар, накормив всех раньше обычного, чистил большой котел на керамической плите у основания мачты. Гребцы более энергично, чем всегда, налегали на весла. И, тем не менее, келевст поторапливал их, хотя и не пускал в ход свой сыромятный бич.
Наконец показался и сам порт, с видневшейся издалека статуей Афины, позолоченное копье которой блеснуло в первых лучах восходящего солнца.
Капитан сказал что-то кормчему, и тот налег на рулевое весло, давая паруснику новый курс.
Одна за другой слышались команды:
— Убрать паруса!..
— Малый ход!..
— Налечь на вёсла!..
— Полный ход!
— Сушить весла по правому борту!
— Убрать весла!
— Отдать якорь!
И наконец самое долгожданное:
— Спустить трап!
Крисп шел следом за отцом, сжимая в кулаке подаренную монету. Всю ночь и утро он провел неспокойно. У него было такое ощущение, будто кто-то столкнул его с высокой горы, и теперь он делал то, чего не надо было делать, и самое странное — был совсем не против этого! Он не мог понять, что происходит с ним, и это еще больше раздражало его. Закончилось всё тем, что, проходя мимо юнги, который, уже не глядя на него, старательно мыл поручни, Крисп вдруг вспомнил, сколько тот заставил его мучиться, ждать, страдать, и с такой злобой пнул медное ведро, что оно, разливая грязную воду, покатилось по палубе…
Марцелл шел впереди, и не заметил этого. Зато отец Нектарий прекрасно всё видел. Потеряв осторожность, он захотел окликнуть, вернуть Криспа. Но тот уже ступил на верхнюю ступеньку трапа, и пресвитеру осталось лишь проводить его запоздалым, не на шутку встревоженным взглядом…
1. Только теперь Крисп понял, что он натворил…
Все порты древности были чем-то похожи и существенно отличались друг от друга разве что размерами. В этом отношении Афины могли уступить, пожалуй, только Остийской гавани Рима.
Каких только кораблей не было здесь! Каких товаров не сгружали!..
Крисп ошеломленно оглядывался по сторонам, а отец с воодушевлением говорил:
— То, что ты видишь сейчас, лишь жалкое напоминание о былом величии этого города! Так ли здесь было, когда не Рим, а Афины были столицей всего мира? Купцы со всех концов Ойкумены [7] почитали за честь доставлять в этот порт свои лучшие товары. А сейчас сюда привозят то, что остается от покорившего Элладу, а следом и весь мир, — Рима!
Но и то, что «оставалось», впечатляло.
Отец с сыном шли по огромной портовой площади, следом за охранником, который, как мог, расчищал путь. Второго охранника Марцелл оставил сторожить каюту.
Со всех сторон их теснил народ.
Торговцы съестным и разными заморскими диковинками на все голоса зазывали покупателей.
Оборванный моряк, держа в руках обломок корабельной доски, жаловался всем, что потерпел кораблекрушение, и просил милостыню.
Надсмотрщики, следуя за важным купцом, вели на городской рынок-агору, привезенных с далекого Эвксинского порта, рабов.
Несмотря на весь этот шум и толкотню, настроение Криспа стало постепенно подниматься. На ходу он приценивался к знаменитым греческим пирожкам — на меду, с козьим сыром и маслом, которые, горячие и действительно необыкновенно вкусные, тут же покупал ему Марцелл. Ему приглянулась красивая раковина с морских глубин, отец подарил ему и ее…
Единственное, что еще тяготило Криспа, это невнятное ощущение какой-то потери… Оно усиливалось с каждым шагом, росло в груди, и наконец стало таким острым, что он даже приостановился, пытаясь вспомнить, что же… что он потерял? Раковина была на месте… Он ничего не брал с собой с корабля… «А не золотой ли ауреус, что не мудрено в такой толчее?!» — вдруг испугался он. Но монета была на месте. Он еще крепче сжал ее, и чувство утраты притупилось. А после этого сладко волнующие мысли, что он может теперь купить, если не всё, то многое, очень многое, вытеснили его совсем.
Он мог купить себе даже рабов! А что? Хотя бы вон тех: мальчика лет семи и девушку в грязном дырявом платке и с деревянной игрушкой в руке, которые держа за руки высокого мужчину, очевидно, их отца, ожидали своей участи в месте продажи рабов.
Крисп сказал об этом отцу и тут же устыдился собственного желания. Но было поздно. Обрадованный Марцелл без раздумий направился к торговцу рабами. Тот начал было возражать и что-то объяснять, показывая рукой на город. Но Марцелл назвал такую сумму, что купец сразу же перестал спорить, и надсмотрщики стали вырывать мальчика с девочкой из рук в отчаянии обнявшего их мужчины…
Только теперь Крисп понял, что он натворил.…
— Отец! — умоляюще взглянул он на Марцелла.
— Хорошо! — поняв состояние сына, улыбнулся тот и высыпал в ладонь купца еще одну горсть серебряных монет. — Мы берем их — всех!
Крисп в порыве благодарности схватил отца за руку и поцеловал её… Тот ласково улыбнулся ему и велел охраннику отвести рабов на корабль, где сдать под надзор Гилару.
Воин знаками приказал рабам следовать за ним, но тут заплакал и стал упираться мальчик… Девушка что-то сказала ему, показывая глазами на Криспа. Он успокоился и рабы наконец, с какой-то отчаянной надеждой оглядываясь на Афины, направились в сторону их корабля.
— Идем? — приветливо обратился к сыну Марцелл. Крисп радостно закивал и, не выпуская руки отца, пошел рядом, доверчиво прижимаясь к нему плечом. Такого в их отношениях не было уже несколько лет…
Толпа еще больше напирала на них, и теперь, растроганный едва ли не до слез, Марцелл сам зорко следил за
