в должности и открыто признает владычество франков над Венецией и островами лагуны, то Западная империя возьмет дожа и его брата под свое покровительство.
Несмотря на то что братья возглавляли сопротивление провизантийскому семейству Гальбайо, эта вражда носила скорее личный, нежели политический характер, и особой приязни к франкам они никогда не выказывали. Но ныне у них не оставалось выбора. И вот на Рождество 805 г. правители Венеции прибыли в Ахен и присягнули на верность Карлу Великому как императору Запада. Обелерио пошел еще дальше: он выбрал себе жену из числа придворных дам Карла и привез ее в Венецию, где она стала первой догарессой, упоминания о которой сохранила история.
В Константинополе весть о предательстве Венеции (а поступок братьев Антенорео, разумеется, был истолкован именно так) вызвала глубокое недовольство. Византийцы, по понятным причинам всегда считавшие себя законными наследниками Римской империи, еще не вполне пришли в себя после коронации Карла. Когда правящая императрица Ирина два года спустя не поспешила решительно отвергнуть его предложение о браке, ее тотчас низложили и отправили в изгнание (почему-то на остров Лесбос), а новый император Никифор, хотя и смирился с существованием Западной империи как с фактом, все же не был готов покорно стерпеть еще один удар. В 809 г. византийские корабли прошли вдоль побережья Далмации и встали на якорь в лагуне.
Приняли их холодно. Все попытки византийского адмирала вступить в переговоры сталкивались с сопротивлением на каждом шагу; в конце концов он не выдержал и решил атаковать… но не саму Венецию, а флотилию франков, которая базировалась в Комаччо, примерно в сорока милях к югу. Но враг оказался сильнее, чем он рассчитывал. Через несколько дней, потерпев унизительный разгром, византийцы отвели свои корабли к берегам Кефалонии.
В Венеции ситуация оставалась запутанной и неспокойной. Противостояние между фракциями вновь обострилось из-за возобновившейся вражды между двумя империями-соперницами. Обелерио, Беато и третий брат, Валентино, присоединившийся к ним как еще один соправитель, решили разыграть свою последнюю карту. Вспомнив о договоре 805 г., они отправили послов к сыну Карла Великого, Пипину (который тогда правил в Равенне как король Италии), и пригласили его ввести войска в Венецию и расположить гарнизоны во всех крупных городах провинции. Пипин принял предложение. По условиям договора он и не мог отказаться; но, надо полагать, он мог бы проявить предусмотрительность и потрудиться выяснить заранее, как его встретит народ Венеции.
Пипин выступил из Равенны в начале 810 г. – слишком поспешно и почти без подготовки. Венецианцы, напротив, отлично подготовились к его приходу, но только не в том смысле, в каком обещали посланники дожей. Перед лицом всеобщей опасности население лагуны сплотилось, отбросив разногласия. Дожи протестовали и пытались объясниться, но на них никто не обращал внимания: да, братья оказались предателями, но с ними можно разобраться и позже. Поручив защиту республики одному из старейших поселенцев Риальто, некоему Аньелло Партичипацио [16], венецианцы перегородили каналы, убрали все буйки и вехи и приготовились дать врагу решительный отпор.
Столкнувшись с яростным сопротивлением с первых же шагов по венецианским землям, Пипин тем не менее без особого труда завладел Кьоджей и Палестриной – островами на южной оконечности лагуны. Но перед каналом, отделявшим остров Маламокко (в наши дни более известный как Лидо) от Палестрины, ему пришлось остановиться. Красочный рассказ о том, что случилось дальше, оставил нам не кто иной, как византийский император Константин VII Багрянородный – в трактате «Об управлении империей», который он написал для своего сына в середине X в. С точки зрения надежности этот источник ничем не хуже прочих, несмотря на то что от описанных событий его отделяет более ста лет:
Когда король Пипин явился против венетиков с крупным сильным войском, он обложил переправу, ведущую с суши на острова Венеции, в месте, называемом Аивола. Поэтому венетики, видя, что на них идет со своим войском король Пипин и что он намерен отплыть с конями к острову Маламавку [Маламокко]… бросая шпангоуты, перегородили всю переправу. Оказавшись в бездействии, войско короля Пипина (ибо он был не в состоянии переправить их в ином месте) простояло напротив венетиков, на суше, шесть месяцев, воюя с ними ежедневно. Тогда как венетики поднимались на свои суда и устраивались позади набросанных ими шпангоутов, король Пипин стоял со своим войском на морском берегу. Венетики, воюя луками и пращами, не позволяли им переправиться на остров. Так, ничего не достигнув, король Пипин заявил венетикам: «Будьте под моею рукою и покровительством, ибо вы происходите из моей страны и державы». Но венетики ему возразили: «Мы желаем быть рабами василевса ромеев [17], а не твоими» [18].
Впрочем, по другим направлениям войска Пипина продолжали наступать. Вскоре пал Градо, а за ним, по-видимому, Эраклея (или то, что от нее осталось) и Езоло. Но жители Маламокко, переправив детей и женщин на Риальто, сопротивлялись все так же стойко; прослышав, что Пипин намеревается уморить их голодом, горожане, согласно легенде, осыпали армию франков хлебами из катапульт, чтобы показать, насколько тщетны его надежды. Между тем весна сменилась летом, и захватчики вплотную столкнулись с извечной напастью Венецианской лагуны – малярийными комарами. Вдобавок поползли слухи, что на помощь Венеции спешит огромный византийский флот. Пипин понял, что проиграл, и распорядился снять осаду. Возможно, решение отступить отчасти объяснялось и состоянием его здоровья: всего через несколько недель король Италии скончался.
В последнее время историки повадились обвинять венецианцев в том, что они, дескать, преувеличивали значимость своей победы; и действительно, при виде двух гигантских картин Вичентино, по сей день хранящих память о ней в Зале выборов во Дворце дожей, никто не сможет сказать, положа руку на сердце, что это свершение осталось недооцененным. Верно и то, что Пипин отступил не раньше, чем венецианцы, торопясь от него отделаться, согласились выплачивать ежегодную дань – и в дальнейшем исправно платили ее еще сто с лишним лет. Наконец, столь же верно и то, что Пипину удалось забрать под свою руку все острова лагуны, за исключением самого важного. Но завоеванные города недолго оставались под властью франков, да и в любом случае значение 810 г. не сводится ни к каким отдельно взятым событиям, политическим или военным. В прошлом жители лагуны уже не раз заявляли о своем праве на независимость; но именно в том году они впервые сразились за это право и смогли его отстоять. Заодно они доказали еще кое-что: какие бы противоречия и обиды ни разделяли их между собой, перед лицом настоящей угрозы они уже в те давние времена
