– А, мистер Бёртон! – воскликнул ректор. – Вас-то мне и нужно. Пожалуйста, зайдите ко мне, я рассчитываю на вашу помощь в одном трудном деле.
Он открыл дверь своего кабинета, и Артур вошёл туда с затаённым чувством неприязни. Ему тяжело было видеть, что этот рабочий кабинет, святилище padre, теперь занят другим человеком.
– Я заядлый книжный червь, – сказал ректор. – Первое, за что я принялся на новом месте, – это за просмотр библиотеки. Библиотека здесь прекрасная, но мне не совсем понятно, по какой системе составлялся каталог.
– Он не полон. Значительная часть ценных книг поступила недавно.
– Не уделите ли вы мне полчаса, чтобы объяснить систему расстановки книг?
Они вошли в библиотеку, и Артур дал все нужные объяснения. Когда он собрался уходить и уже взялся за шляпу, ректор с улыбкой остановил его:
– Нет, нет! Я не отпущу вас так скоро. Сегодня суббота – до понедельника занятия можно отложить. Оставайтесь, поужинаем вместе – все равно сейчас уже поздно. Я совсем один и буду рад вашему обществу.
Обращение ректора было так непринуждённо и приветливо, что Артур сразу почувствовал себя с ним совершенно свободно. После нескольких ничего не значащих фраз ректор спросил, давно ли он знает Монтанелли.
– Около семи лет, – ответил Артур. – Он возвратился из Китая, когда мне было двенадцать.
– Ах, да! Там он и приобрёл репутацию выдающегося проповедника-миссионера. И с тех пор отец каноник руководил вашим образованием?
– Padre начал заниматься со мной год спустя, приблизительно в то время, когда я в первый раз исповедовался у него. А когда я поступил в университет, он продолжал помогать мне по тем предметам, которые не входили в университетский курс. Он очень хорошо ко мне относится! Вы и представить себе не можете, как хорошо!
– Охотно верю. Этим человеком нельзя не восхищаться; прекрасная, благороднейшая душа. Мне приходилось встречать миссионеров, бывших с ним в Китае. Они не находили слов, чтобы в должной мере оценить его энергию, его мужество в трудные минуты, его несокрушимую веру. Вы должны благодарить судьбу, что в ваши юные годы вами руководит такой человек. Я понял из его слов, что вы рано лишились родителей.
– Да, мой отец умер, когда я был ещё ребёнком, мать – год тому назад.
– Есть у вас братья, сестры?
– Нет, только сводные братья… Но они были уже взрослыми, когда меня ещё нянчили.
– Вероятно, у вас было одинокое детство, потому-то вы так и цените доброту Монтанелли. Кстати, есть у вас духовник на время его отсутствия?
– Я думал обратиться к отцам Санта-Катарины, если у них не слишком много исповедующихся.
– Хотите исповедоваться у меня?
– Ваше преподобие, конечно, я… я буду очень рад, но только…
– Только ректор духовной семинарии обычно не исповедует мирян? Это верно. Но я знаю, что каноник Монтанелли очень заботится о вас и, если не ошибаюсь, тревожится о вашем благополучии. Я бы тоже тревожился, случись мне расстаться с любимым воспитанником. Ему будет приятно знать, что его коллега печётся о вашей душе. Кроме того, сын мой, скажу вам откровенно: вы мне очень нравитесь, и я буду рад помочь вам всем, чем могу.
– Если так, то я, разумеется, буду вам очень признателен.
– В таком случае, вы придёте ко мне на исповедь в будущем месяце?.. Прекрасно! А кроме того, заходите ко мне, мой мальчик, как только у вас выдастся свободный вечер.
* * *
Незадолго до пасхи стало официально известно, что Монтанелли получил епископство в Бризигелле, небольшом округе, расположенном в Этрусских Апеннинах. Монтанелли спокойно и непринуждённо писал об этом Артуру из Рима; очевидно, его мрачное настроение прошло. «Ты должен навещать меня каждые каникулы, – писал он, – а я обещаю приезжать в Пизу. Мы будем видеться с тобой, хоть и не так часто, как мне бы хотелось».
Доктор Уоррен пригласил Артура провести пасхальные праздники в его семье, а не в мрачном кишащем крысами старом особняке, где теперь безраздельно царила Джули. В письмо была вложена нацарапанная неровным детским почерком записочка, в которой Джемма тоже просила его приехать к ним, если это возможно. «Мне нужно переговорить с вами кое о чём», – писала она.
Ещё больше волновали и радовали Артура ходившие между студентами слухи. Все ожидали после пасхи больших событий.
Все это привело Артура в такое восторженное состояние, что все самые невероятные вещи, о которых шептались студенты, казались ему вполне реальными и осуществимыми в течение ближайших двух месяцев.
Он решил поехать домой в четверг на страстной неделе и провести первые дни каникул там, чтобы радость свидания с Джеммой не нарушила в нём того торжественного религиозного настроения, какого церковь требует от своих чад в эти дни. В среду вечером он написал Джемме, что приедет в пасхальный понедельник, и с миром в душе пошёл спать.
Он опустился на колени перед распятием. Завтра утром отец Карди обещал исповедать его, и теперь долгой и усердной молитвой ему надлежало подготовить себя к этой последней перед пасхальным причастием исповеди. Стоя на коленях, со сложенными на груди руками и склонённой головой, он вспоминал день за днём прошедший месяц и пересчитывал свои маленькие грехи – нетерпение, раздражительность, беспечность, чуть-чуть пятнавшие его душевную чистоту. Кроме этого, Артур ничего не мог вспомнить: в счастливые дни много не нагрешишь. Он перекрестился, встал с колен и начал раздеваться.
Когда он расстегнул рубашку, из-под неё выпал клочок бумаги. Это была записка Джеммы, которую он носил целый день на груди. Он поднял её, развернул и поцеловал милые каракули; потом снова сложил листок, вдруг устыдившись своей смешной выходки, и в эту минуту заметил на обороте приписку: «Непременно будьте у нас, и как можно скорее; я хочу познакомить вас с Боллой. Он здесь, и мы каждый день занимаемся вместе».
Горячая краска залила лицо Артура, когда он прочёл эти строки.
«Вечно этот Болла! Что ему снова понадобилось в Ливорно? И с чего это Джемме вздумалось заниматься вместе с ним? Околдовал он её своими контрабандными делами? Уже в январе на собрании легко было понять, что Болла влюблён в неё. Потому-то он и говорил тогда с таким жаром! А теперь он подле неё, ежедневно занимается с ней…»
Порывистым жестом Артур отбросил записку в сторону и снова опустился на колени перед распятием.
И это – душа, готовая принять отпущение грехов, пасхальное причастие, душа, жаждущая мира и с всевышним, и с людьми, и с самим собою. Значит, она способна на низкую ревность и подозрения, способна питать зависть и мелкую злобу, да ещё к товарищу! В порыве горького самоуничижения Артур закрыл лицо руками. Всего пять минут назад он мечтал о мученичестве а теперь сразу пал до таких недостойных, низких мыслей!..
