Марион долго смотрела на них, раздумывая о своей жизни.
Далее лежали трупы стариков, по-видимому, лишивших себя жизни от нужды и голода. Около них лежала женщина с тонкими чертами лица; над ней висело шелковое платье.
Что побудило ее к самоубийству? Изменила ли она своему мужу или уличила его в неверности и с горя лишила себя жизни?
Марион пошла дальше и остановилась перед трупом прекрасного юноши с черными усами. Он лежал рядом с инфантом Барселоны, у тела которого все еще стояли обе женщины, не обращавшие внимания на нищенку. Над головой юноши, недалеко от железной двери, висело его платье. Труп был покрыт белым полотном.
Марион стала на колени около этого трупа.
В мертвецкой становилось темней и темней, посетители постепенно уходили.
Нищая скрылась между мраморными столами, которые были так высоки, что вошедший сторож не заметил ее присутствия. Вместе со сторожем вошел господин в длинном черном плаще и что-то сказал ему. Это был камергер Бачиоки, пришедший сюда по указанию императрицы и, очевидно, не находивший удовольствия быть здесь. Сторож низко поклонился ему.
— Здесь никого нет, кроме этих двух женщин, — сказал он камергеру.
Марион все видела и слышала, не будучи замеченной.
— В эту ночь запри дверь морга только на задвижку, чтобы можно было войти сюда. Таков приказ императора, — тихо сказал Бачиоки.
— Приказание будет в точности исполнено, ваше сиятельство.
— Труп иностранца, требуемый испанским посольством, будет увезен ночью. Этого не заметят, потому что к утру принесут новые трупы. Скажите обеим женщинам, что пора выйти. Они пойдут со мной в Тюильри. Ее величеству императрице угодно говорить с ними.
Сторож поклонился камергеру и подошел к старухе и ее дочери, все еще стоявшим на коленях перед усопшим инфантом. Темнота мешала ему заметить Марион.
— Сейчас запрут мертвецкую, — сказал сторож, и слова его глухо отозвались в высоких стенах. — Идите за мной, тот знатный господин желает говорить с вами.
Сторож указал на Бачиоки. Старуха с дочерью встали и пошли за служителем.
— Чего хотят от нас? — спросила старуха замогильным голосом. Сторож показал на Бачиоки, который заткнул нос надушенным платком, чтобы не чувствовать трупного запаха. Поручение императрицы было ему очень неприятно, и он беспокойно ходил взад и вперед. Подобные ему выскочки преклоняются только перед высокопоставленными лицами, с теми же, которых считают ниже себя, бесстыдны и нахальны.
— О, какой здесь воздух! Какое ужасное место! — вскричал он. — Что же они не идут? Пожалуйста, любезный, проводи обеих женщин до моего экипажа, но только поскорее, здесь просто задохнешься! — И он еще сильнее зажимал нос надушенным платком.
Сторож схватил за руки старуху и девушку, которые едва могли отойти от трупа. Они в последний раз покрыли поцелуями усопшего и пошли за сторожем, который повел их к экипажу камергера.
— Что это значит? — спросила старуха.
— Ее императорское величество делает вам честь, желая говорить с вами, — отвечал Бачиоки.
— Ваша императрица? Так иди за мной, — сказала старуха, обращаясь с важностью к дочери. Во всей осанке обеих женщин выражалась гордость, противоречившая их странному костюму.
Их рождение и сан позволяли им сесть на первое место в карете, и удивленный камергер вынужден был занять второе место.
Когда экипаж уехал, сторож вернулся в мертвецкую и, притворив дверь согласно приказанию, скрылся за дверью, которая вела в Ла-Рокетт, пройдя мимо нищей и замкнув железную дверь на ключ.
Он был очень рад, что окончил свое дежурство; утром его должен был сменить другой сторож. Сторожа не любили дежурить в морге.
В комнате наступила мертвая тишина, нарушаемая только однообразными звуками падающих на трупы капель воды. Белые простыни, на которых лежали трупы, резко выделялись среди темноты.
Марион встала. Если бы в эту минуту явился сторож, он ужаснулся бы при виде ее фигуры и стал бы креститься, думая, что воскрес один из трупов.
Марион, казалось, не чувствовала ни малейшего страха. В жизни она перенесла столько горя, что ничто не могло ее испугать или ужаснуть.
Но для чего она осталась на ночь с мертвецами? Маркиз де Монтолон поручил ей уход за безумной Аделью и тем обеспечил ее существование, зачем же она пришла в морг?
Марион на минуту остановилась, прислушиваясь.
— Маркиз хорошо распорядился, — прошептала она. — Нельзя выбрать более благоприятной ночи для освобождения принца! Твой план удастся! Его номер 73-й, а этот покойник похож на него, судя по виденному мной портрету. В эту ночь я тайком проникну в отчий дом, откуда меня выгнали. Скорей же за дело, Марион. Матерь Божья знает, что я иду на доброе дело! Помоги мне, Пресвятая Дева!
Она наклонилась к юноше, которого прежде рассматривала и который, вероятно, умер только прошлой ночью. На шее у него видны были следы насильственной смерти.
— Прости мне, чужеземец, что я нарушу твой, покой, но ты послужишь для спасения живого! Как рано оставил ты землю, где не было тебе счастья! Никто не спрашивает о тебе, никто не знает тебя, никто не оплакивает, — так и я буду лежать здесь, отверженная Богом и людьми! Я бы радовалась, если бы моя смерть могла спасти другое существо! И потому-то я не боюсь перенести тебя на другое место, с которого ты также, как и отсюда, пойдешь в недра земли.
Нищая встала и направилась мимо трупов к выходу. До исполнения плана ей предстояло еще совершить трудное дело.
Подойдя к двери, за которой скрылся сторож, она услышала стук кареты и шепот нескольких голосов. Казалось, прибывшие употребляли все усилия, чтобы не делать шума.
Было около полуночи.
Марион остановилась, прислушиваясь. Карета подъехала к моргу, тихие шаги приближались к двери.
Марион спряталась за мраморные столы.
Едва она скрылась, как дверь тихо и осторожно отворили. Она выглянула и увидела четырех человек, закутанных в плащи, осторожно обходивших с фонарем трупы. Видно было, что им неприятно исполняемое поручение. Лица их были бледны, глаза широко раскрыты. Они шатались от тяжелого воздуха комнаты и говорили шепотом, по-испански.
— Ужасно! Что за поручение! Берегитесь, чтобы другие мертвецы не выцарапали вам глаз!
Человек, несший фонарь, казался храбрее остальных.
— Вперед, — шептал он, — они не встанут более. В том углу лежит инфант, снимите холст, на лбу у него должно быть черное пятно.
— Этого еще не доставало! Сделай-ка это сам, — отвечал другой.
— Трус! Деньги вы берете, а чуть коснется серьезного дела, так ни один не протянет руки.
Он подошел к инфанту и снял холст.
