Проштрафившиеся вояки чистили лошадей у пруда. Кобылы, специально приученные к грохоту бомбард и пищалей, безучастно обирали мягкими губами короткую жесткую траву, а парни брызгали друг на друга из деревянных ведер холодной водой и ржали, как отсутствующие здесь жеребцы.
«Ну вот и добрел», — тяжело вздохнул князь, остановившись на пороге основательной избы. Разговор, предстоявший ему сейчас, был гораздо труднее, чем беседа с государем всея Руси. Игра, которую он собирался провести по обоим берегам Атлантики, была продумана задолго до того, как ее представили на царский суд — дуракам и монархам полдела не кажут.
Теперь, когда величайшее соизволение получено, пришло время поговорить с двумя людьми, которые должны стать непосредственными исполнителями всего дела. Конечно, он мог просто отдать приказ, но… Здесь одним приказом не обойтись, надо быть уверенным в том, что посланцы, оторванные от родной земли и его отеческого надзора, живота не пощадят, но все сделают как должно.
За паренька князь был почти спокоен. Тому предстояло отправиться в далекие теплые страны на поиски отца, с которым он был разлучен почти семь лет. Не то что согласится — бегом побежит. А вот Мирослав… Тут князь не был уверен, но иной кандидатуры, увы, не видел.
Не из-за сообразительности — встречались ему люди и поумнее. И не из-за верности. Были люди и вернее. Не из-за силы. Встречались бойцы и покруче. Даже не из-за фантастической везучести. Просто никто, кроме Мирослава, не обладал всеми этими качествами одновременно. Только он мог провести горячего юнца через все возможные беды, направить, подсказать, оберечь.
Собственно, проблема была только в том, что юношу нужно отправлять в Новую Испанию под видом молодого господина, а Мирослава — в качестве слуги. Но как ему такое сказать? Как убедить добровольно принять на себя эту роль, унизительную по представлению князя? Ведь он герой, пусть и никому неизвестный.
Совсем недавно Мирослав в одиночку пробрался в осажденный Смоленск, подорвал запасы пороха и проделал в крепостной стене пролом, через который стрельцы московского князя наконец-то смогли ворваться на узкие улицы города. Незадолго до этого он тайно проник в палаты князя литовского Александра, возомнившего себя королем. Через три дня новоявленного короля уже отпевали в кафедральном костеле Вильно, у подножья Замковой горы. А еще чуть раньше смог… Нет, князь не настолько знал своего человека, чтобы найти верные слова. Лучше всех, но все же не настолько хорошо.
Он отпустил грубо вытесанную дверную ручку, наскоро приколоченную к тяжелой двери. Может, не сегодня, может, в другой день?..
— Заходи, князь, что у порога топтаться? — раздался изнутри густой спокойный голос.
Как услышал? Князь мелко перекрестил живот и потянул на себя тяжелую дверь. Внутри царил сумрак, прорезаемый лишь светом лучины, укрепленной в витом поставце, да огоньком лампадки под иконой Николая Чудотворца, святого, считающегося покровителем мореходов. Скорее всего, этот светловолосый кряжистый человек был из архангельских мужиков, выросших на студеном море, с малолетства умеющих обращаться с корабельной снастью и вычислять путь по звездам, что в грядущем могло оказаться очень кстати. Хотя имя его было скорее южное, балканское.
Хозяин иконы сидел за грубо сколоченным столом и занимался сугубо мирным делом — латал порвавшийся ворот рубахи суровыми нитками. Через край. Его крепкие ладони с длинными пальцами почти квадратного сечения управлялись со швейными принадлежностями не менее ловко, чем с саблей и уздой.
Мирослав кивнул на скамью — садись, мол. Тот осторожно, стараясь не занозить зад, пристроился на уголок грубо сработанной лавки, посидел, помолчал, собираясь с мыслями.
Мирослав совсем не собирался помогать ему начать беседу. Он посмотрел на терзания князя холодными как льдинки глазами, скусил нитку, аккуратно обмотал ее вокруг кончика толстой иглы и засунул куда-то в сапог — извечные солдатские закрома, натянул рубаху на торс, перевитый канатами мускулов, и положил руки на стол.
Князь заерзал по скамейке, растеряв все слова, заготовленные по дороге.
— Что, князь, будешь лавку задом протирать? — сжалился воин. — Или о деле поговорим?
— Задание для тебя есть. Серьезное.
Мирослав едва заметно кивнул, — мол, а когда оно несерьезное было?! — но слова не вымолвил.
Князь несколько секунд подождал вопроса, не дождавшись, продолжил:
— Нужен человек, который отправится в дальние края.
Снова никакой реакции. Мирослав смотрел спокойно и сосредоточенно, но без любопытства. Царедворец ощутил болезненный укол зависти. Он всегда мечтал научиться, как Мирослав, держаться спокойно, но без мрачности, и говорить убедительно, но без угрозы. Кое в чем князь преуспел, но до молчаливого северянина ему было далеко.
— За море. — Князь бросил на стол последний козырь.
— Куда? К османам? Или в Крым, к Магмет-Гирею? — В глазах воина вспыхнул огонек.
— К Магмет-Гирею оно бы, конечно, неплохо. — Князь задумчиво потеребил небольшую окладистую бородку беспалой рукой. — Да он нам пока нужен. Но придет время…
— Я подожду, — сказал Мирослав, и от его слов повеяло таким холодом, что князю захотелось поплотнее запахнуть кафтан.
— Если до того, как ты воротишься, его никто не… устранит, — князь не раз приказывал убивать, да, что греха таить, и сам, бывало, окроплял руки красненьким, но слово «убийство» на дух не выносил. Предпочитал говорить окольно: «устранение», «ликвидация», или что-нибудь в этом духе, — или он сам не сдохнет от возлияний и слабости к женскому полу, тебе поручу.
Мирослав молча кивнул, снова уйдя в раковину вежливого внимания.
— А пока нужно мне, чтоб ты в Новую Испанию сплавал. Слыхал про такую?
Мирослав снова кивнул. Обычно немногословный воин сегодня был как-то особенно молчалив, но князю показалось, что промелькнуло в его льдистых глазах что-то такое… Искра интереса?
— Там ничего серьезного делать не надо, только найти человека и доставить ему послание. Потереться там пару дней, посмотреть, как он себя поведет. Если глупить не начнет, то на первом же корабле домой. Ну а если начнет, тогда по обстоятельствам. Либо пугнуть, либо…
Мирослав снова кивнул, но не проронил ни звука. Князь усилием воли подавил в себе гнев и украдкой почесал вспотевший пах. Предстояло перейти к самому сложному.
— Но отправишься ты не один.
Мирослав вскинул бровь. Он привык все делать сам, ни на кого не надеясь и ни за кого не отвечая.
— Ты же гишпанскому не обучен? Знаю, что нет, а в таком путешествии без толмача никак. Если до Кадиса или Севильи ты доберешься, то как на корабль наниматься? Как о человеке искомом говорить? То-то. Вот и дам я тебе в попутчики отрока из тех краев. Он горячий, но сообразительный. Кстати, он часть послания и есть, поскольку человеку тому сыном приходится и сам захочет родителя повидать, потому отлынивать не будет. Тебе только присмотреть надобно, чтоб паренек не натворил чего по горячности.
