— С ограниченными?
— Ну да!.. А ты думала как? Прямо пошли, что называется, начистоту: «Мы тебя поставили, а ты поделись с нами властью по договору».
— Да нешто такой договор может быть действителен?
— Ну вот она им и показала эту действительность. Забитая-то эта «Ивановна» как взошла на престол, так не только никакими правами не поступилась, а стала самой что ни на есть самодержавной императрицей, да еще над верховниками этими самыми Бирона поставила и их ему под начало отдала. Закусали они потом локти, да поздно.
— А откуда взялся Бирон? — спросила Грунька.
— О нем я знаю всю подноготную, — сказал Жемчугов, — на всякий случай и тебе ее знать нужно. Слушай!
— Прежде всего надо тебе сказать, милостивая государыня моя Аграфена Семеновна, что Эрнст Иоганн Бирон, именуемый иначе герцогом Курляндским, вовсе не Бирон, а просто Бирен, весьма низменного немецкого происхождения и никакого отношения к известной французской благородной фамилии Биронов не имеет. Однако, постой, — вдруг как бы перебил сам себя Митька, — мы с тобой тут сидим в «секрете» кофейной Гидля один на один и, можно сказать, все равно что чужие.
— А что тебе еще? — спросила Грунька.
Митька привстал, обнял ее и чмокнул в щеку.
— Да будет тебе! — отмахнулась она.
— Ну еще разок, — проговорил Митька.
— Да говори же ты дело-то, успеешь еще нацеловаться…
— Ну хорошо, слушай! — снова садясь, продолжил он свой рассказ. — Так вот дед этого нынешнего герцога Бирона, или Бирена, был конюхом при дворе в Митаве.
— А не сам разве из конюхов?
— Нет, это так только со злобы его называют конюхом, а на самом деле конюхом-то был его дед, а отец служил с чином капитана в шталмейстерах, потом был при герцогской охоте, накрал там денег и купил дворянское поместье Калцеем. У него было три сына: старший — Карл — служил в русских войсках при Петре Первом, попался в плен к шведам, бежал от них, перешел к польскому королю и дослужился в Польше до полковника; затем благодаря брату он снова перешел на русскую службу и был генерал-аншефом.
— За что же ему такая честь? — поинтересовалась Грунька.
— А за то, что он — брат временщика. Временщики всегда устраивают своих братьев. Карл теперь уже умер, а младший сын обладателя Калцеема, Густав, здравствует, живет здесь рядом, на Миллионной, вот дом с колоннами, и весьма благодушествует. Он тоже в генеральских чинах и командует Измайловским полком. Теперь средний брат из них, Эрнст Иоганн, родился в 1690 году.
— Значит, ему теперь, — воскликнула Грунька, — пятьдесят лет, а ему ведь никто и сорока лет не дает… Замечательно сохранился!
— Да, ему теперь уже пятьдесят лет, — подтвердил Жемчугов. — В молодости его отец отправил в Кенигсбергский университет, но там молодой Бирон науками занимался плохо и повел себя так, что в один прекрасный день впутался в гнусную историю, вследствие которой должен был подвергнуться наказанию шпицрутенами.
— Какая же это была история? — поинтересовалась Грунька.
— Вот этого доподлинно не знаю, — с сожалением ответил Митька, — но всенепременно доищусь. От наказания шпицрутенами Эрнст Бирон удрал из Кенигсберга и, пробравшись в Лифляндию, служил там у одного барона в лакеях, в качестве дворецкого.
— Ну? — изумилась Грунька.
— Вот тебе и «ну»! — передразнил ее Жемчугов.
— Ну а дальше что с ним было? Это занятно!..
— Дальше? А вот что: сколотил он себе денег на должности дворецкого и поехал в Петербург искать счастья. А было ему тогда двадцать четыре года.
— И откуда это ты все так подробно знаешь?
— Учись, брат, Грунька, как дела делать. Нужно прежде всего все, что возможно, разузнать про врагов, с которыми хочешь бороться.
Митька так спокойно называл Бирона «врагом», так уверенно говорил, что «хочет бороться с ним», что Грунька посмотрела на него не без гордости и удовольствия.
— Есть люди, — пояснил Митька, отвечая на ее вопрос, — которые помнят, как он приезжал сюда в Петербург в тысяча семьсот четырнадцатом году. Он тогда здесь домогался звания камер-юнкера при дворе цесаревича Алексея Петровича. Конечно, ничего он не добился, хотя его расчет тут был вовсе не так несуразен. Он готов был предать цесаревича и нанимался к нему в злостные соглядатаи, обещая в качестве немца «приучить его» к «европейскому» житью. Из Петербурга это сатанинское отродье вернулось в Митаву, к отцу; тут через Бестужева он попал к Анне Иоанновне, герцогине Курляндской. Она вскоре определила его к себе в секретари. Ну тут уж он завладел ею. Она даже присылала его с поздравлением к государыне Екатерине, когда та взошла на престол. Государыня-то Екатерина была, знаешь, сама из простых немок, так ей Бирон ничего, понравился. А там, в Курляндии, он с «Ивановной» куролесил вовсю: кутил, играл в карты, ездил в Кенигсберг, якобы по делам в качестве уполномоченного курляндской герцогини; бывало, что, напившись, он вступал в драку на улице с буянами и попадал в тюрьму, а герцогиня выкупала своего «уполномоченного», платя за него штраф. Когда верховносоветники надумали провести избрание Анны Иоанновны, ограничив самодержавную власть, то в числе других условий они поставили ей, чтобы она, выезжая из Курляндии, оставила там Бирона и не брала его с собой. Но Анна Иоанновна привезла его с собой в Москву и, сделавшись там императрицею, назло верховникам пожаловала Бирона сначала в камергеры, а при коронации — в обер-камергеры, затем же возвела его в графы Российской империи и наградила орденом святого Андрея Первозванного.
— Ишь ты, счастья-то человеку повыпало! Вот что значит нашей сестре понравиться! — глубокомысленно подхватила Грунька.
— Хорошо ли ты запомнила все, что я рассказывал тебе? — спросил Жемчугов Груньку.
— Ничего, запомнила, — ответила она, — память у меня еще свежая, ну а если что потом забуду — переспрошу у тебя.
— Нет, Грунька! Каждый день, как сегодня, в зеленой комнате в кофейне Гидля в «секрете» нам сидеть не придется, а такие вещи, что я тебе сегодня рассказываю, можно говорить только в таком безопасном месте, как эта комната. Здесь я совершенно спокоен, здесь нет за нами ушей, ну а везде — слышишь? — везде подслушивают. Поэтому на возобновление нашего разговора вскорости не надейся.
— А сюда разве нельзя еще раз прийти? — спросила Грунька.
— Ну что же, можно, только все-таки это дорого стоит. Надо еще спросить что-нибудь, а то с пустыми стаканами здесь сидеть — не мода.
