Луи Буссенар - Капитан Сорви-голова

А еще через пятнадцать часов у них уже были свои пони, на которых они молодцевато гарцевали живописной кавалькадой.

О, этот юный капитан не в игрушки играл! Какое глубокое знание людей обнаружил он! Как верно рассчитал, что нет лучшей рекламы для набора волонтеров, чем появление на улицах этого маленького кавалерийского отряда.

Волонтеры так и стекались к нему со всех сторон. Не прошло и недели, как Жан Грандье набрал свою сотню Молокососов, самому младшему из которых было четырнадцать, а старшему — семнадцать лет. А так как весь этот народ изъяснялся на какой-то невообразимой тарабарщине, Жан стал искать переводчика, который знал бы английский, французский, голландский языки и хотя бы несколько слов по-португальски.

И он нашел. Это был тридцатилетний бур с длинной волнистой бородой. Мальчики прозвали его «Папашей». На седьмой день эскадрон Молокососов парадным маршем прошел перед домом президента. Президент, с трубкой во рту и в своем неизменном колпаке, произвел смотр.

Дядя Поль слегка улыбался. Эта улыбка, от которой давно уже отвыкли его губы, походила скорее на растроганную гримасу, на немую ласку, обращенную к юным храбрецам, готовым отдать свою жизнь благородному делу борьбы народа за независимость.

Осажденный бурами Ледисмит находился тогда почти в полном окружении. Сюда-то в распоряжение генерала Вильжуэна и был доставлен по железной дороге интернациональный эскадрон.

Начало кампании оказалось довольно тягостным для маленькой кавалерийской части и разрушило немало иллюзий молодых людей.

Как известно, всякий доброволец мечтает о подвигах, а в армию идет для того, чтобы драться. И вот первое и довольно жестокое разочарование: сражение на войне — редкость.

Война — это, прежде всего, нескончаемые походы и переходы, марши, контрмарши и маневры; прибавьте сюда караульную службу, ночные обходы при любой погоде, бессонные ночи, утомление, недоедание и всякого рода лишения; приказы, контрприказы; неизбежную при этом суматоху, — короче говоря, целую кучу вещей, ничего общего не имеющих с боевыми делами и угнетающе действующих на нервы солдата-добровольца.

Война, видите ли, нечто обратное параду, изнанка всего того, что увлекает вас своим блеском.

А в этой войне была и другая неприятная сторона. Известно, что в мирное время буры самый гостеприимный народ; они принимают путника с таким сердечным и щедрым радушием, которое зачастую граничит с расточительством.

Но вот что достойно удивления: во время войны с англичанами эти же самые буры холодно, почти с недоверием встречали иностранных добровольцев, стекавшихся к ним со всех концов света.

Ведь они же никого не звали себе на помощь, и потому их как будто удивляли все эти энтузиасты, которые несли им в дар свою жизнь и кровь. Замешательство, с каким они принимали бескорыстное самопожертвование добровольцев, граничило с неблагодарностью.

Что же произошло с Молокососами?

Бурский генерал, принявший Молокососов более чем холодно, не мог придумать для них ничего лучшего, как конвоирование и охрану обозов. Подумать только! Они, эти одержимые страстью к подвигам юнцы, переплыли океан, проехали тысячи километров, а их обрекли на конвоирование обозов. Занятие, бесспорно, полезное, но весьма прозаическое.

Жан Грандье еще сдерживался, но остальные Молокососы роптали не хуже ворчунов старой гвардии[26]. Даже переводчик Папаша, наделенный присущим бурам хладнокровием и крепкими нервами, ругался и клял судьбу на всех четырех языках.

Так шли дни за днями, не принося никаких изменений, если не считать земляные работы, на которые их иногда посылали. Хуже этого нельзя было ничего придумать.

Между тем люди эскадрона все теснее сближались друг с другом. Молокососы знакомились, у них появилось чувство локтя, они начали — о, пока еще очень смутно понимать друг друга.

Кроме того, молодые буры, — а их было большинство и эскадроне, — занялись дрессировкой пони и превратили их прямо-таки в ученых животных.

Но вот наконец в тот самый момент, когда у наших сорванцов совсем опустились руки и бедные ребята готовы были пасть духом, внезапно была замечена кавалерийская разведка англичан.

— Враг! Враг! Хаки!.. Там!..

— Где?..

— Направо!..

— Они отрежут нас!..

Все кричали разом и на разных языках. Пони, насторожившись, рыли копытами землю. Молокососы ждали приказа, но приказа не было. И тогда Фанфан, зевака по натуре, не в силах совладать с любопытством, вскочил на пони и поскакал вперед.

За ним последовал второй Молокосос — он тоже сгорал от любопытства, затем еще четверо, потом десять, пятнадцать и, наконец, весь эскадрон. Ведь это же война, самая настоящая война, с битвой, тут, у них под руками… О нет, этого случая они не упустят!..

Юные безумцы помчались во весь опор, с криком, с гиканьем, думая только об одном — столкнуться с англичанами, ударить по ним.

Сорви-голова, захваченный врасплох, даже не пытался остановить Молокососов или внести какой-то порядок в эту ураганную атаку. Он бешено пришпорил своего коня, вынесся вперед и голосом, покрывшим весь этот гам, скомандовал:

— Вперед!

Поистине великолепна была эта атака, пускай неожиданная, беспорядочная, но исполненная отчаянной решимости и неистового мужества.

Обычно кавалеристы пользуются при атаке шашкой или пикой, но так как у Молокососов не было ни того, ни другого, они мчались на врага, потрясая своими маузерами. Это глупо, это безумно, это нелепо. Пусть будет так Но именно это и принесло им успех.

Английские кавалеристы — народ не трусливый и отнюдь не из тех, кого легко захватить врасплох. Обнажив шашки, они ринулись на скачущий врассыпную эскадрон. Сейчас должно произойти страшное столкновение, а сорванцы даже не перестроились согласно законам кавалерийского боя.

Но тут Жан, сохранивший еще кое-какие крохи хладнокровия, за несколько секунд до трагического столкновения прибегнул к последнему средству. Он бросил поводья, мгновенно прицелился, выстрелил и закричал во всю глотку:

— Огонь!.. Целься пониже!..

Папаша проорал этот приказ по-голландски. И началась ожесточенная пальба. Магазины их маузеров были полны. Каждый Молокосос успел выстрелить по три раза.