Разумеется, у Дохтурова были совершенно иные планы. Четверть часа назад они покинули дом мадам Дорис, сговорившись с ней о дальнейшем. Павел Романович сказал, что оставаться в Харбине более не намерен и отправляется в Екатеринбург. Поселится там инкогнито и станет ждать известий от мадам. Когда (и если!) от комиссаров будет получен благоприятный ответ, та немедленно ему сообщит телеграфом. И тогда панацея будете передана большевистским вождям. Но не ранее, чем Павел Романович убедится, что государь и наследник (прежде всего они) безопасно покинут Екатеринбург и достигнут Англии. Не ранее!
Таков был план.
Дохтуров прекрасно понимал, что этот прожект справедливее назвать авантюрой. Даже Дюма не рискнул бы писать роман, вооружившись столь сомнительной фабулой.
Но все-таки шанс имелся.
Если судьбе было угодно, чтоб Павел Романович Дохтуров, никому не известный лекарь, разгадал тайну, над которой веками бились люди, превосходившие его во многом, – то отчего бы не допустить, что та же судьба проведет невредимым и через прочие испытания? Вполне вероятно. И лучшее, что можно сделать теперь, – оставаться верным своему плану.
Вот так и поступим.
Веселый дом они покинули в коляске, предоставленной самой мадам. На козлах сидел неразговорчивый кучер (возможно, тот самый, что принимал участие в недавнем побоище у хлыстов). Направлялись они на квартиру к Сырцову, где их должны были ждать Анна Николаевна и Сопов. Полковник Карвасаров сказал, что никого из них он не трогал, – тут «гороховое пальто» сильно ошибся. Впрочем, как выяснилось, он вообще ошибался во многом.
На квартире Павел Романович собирался отдохнуть до утра, а на следующий день отправиться на вокзал. Ротмистр отговаривал, убеждая, что путешествовать с котом, да еще упрятанным в шляпную коробку, – истинное безумие. Правильнее, по словам ротмистра, было бы оставить кота здесь, в Харбине, под его, Владимира Петровича Агранцева, личную ответственность. Когда понадобится, ротмистр брался доставить «сосуд бесценный» в Екатеринбург незамедлительно.
Дохтуров слушал эти речи со смешанным чувством. Чего именно добивается ротмистр? Действительно хочет помочь? Но в таком случае должен понимать, что предлагаемый им порядок действий еще более сложен – а, значит, и менее исполним. Или просто собирается завладеть панацеей, а разговоры – лишь отвлекающий маневр?
Последнее казалось более вероятным.
В итоге Дохтуров сказал:
– Планы иные, но в ресторан, пожалуй, пойдем. Правда, ужин будет скромным.
Ротмистр поморщился:
– Не воображайте, будто я – ваш бедный родственник.
– Тогда куда?
Остановились на «Вилле Родэ». Кучер подвез их к дверям и немедленно укатил.
Свободных столиков было немного, и все возле оркестра. Ротмистр пошептался с метрдотелем, и вдруг обнаружился еще один, якобы забронированный, в дальнем углу, наполовину скрытый пышною пальмой в бочке. Сперва было тихо, потом заиграла музыка. Оркестр оказался венгерским, и весьма неплохим.
Вновь подошел метрдотель, за его спиной неслышно встали двое официантов. Ротмистр сделал заказ. Метрдотель вежливо кивал, ничего не записывая. Потом подал короткий знак – и официанты, словно бесплотные духи, исчезли – чтобы сейчас же вновь появиться, мгновенно сервировав столик.
В серебряных судках лежали громадные омары; масляно светилась семга, нарезанная исключительно умелой рукой – не толсто и не тонко, а именно так, как следует, обрамленная пучками свежей петрушки. Рядом плавилась янтарного цвета икра. Тут же – водки, коньяк, старка.
На шляпную коробку, которую доктор бережно поставил на пол возле себя, никто не обратил внимания. Зигмунд пока вел себя тихо.
– Боже, как долго я был лишен всего этого! – простонал ротмистр.
Он щурился, ему было хорошо. Он и сам сейчас походил на кота, после долгого воздержания добравшегося, наконец, до сметаны.
– Не знал, что вы богаты, как Крез, – сказал Павел Романович. – Как сохранили зажиточность после таежных скитаний?
– Что сохранять-то? У меня с собой и не было почти ничего. Так, пустяки. А ценности держу у доверенного лица.
– Кажется, я знаю, кто это. Дарья Ложкина, она же мадам Дорис. Верно?
Ротмистр закурил и выдохнул дым к потолку:
– Может быть. Что вам за дело?
– Это верно, – поправился Павел Романович. – Прошу извинить.
Ротмистр не ответил. Он выпил старки, закусил и выпил еще. С удовольствием оглядел зал.
Дохтуров тоже посмотрел по сторонам.
Публика здесь была пестрой, но преобладали военные. В основном, молодежь. Правда, виду довольно странного. В столице, и в мирное время, многих наверняка бы забрал патруль. Копны длинных волос, странно сидевшая, крикливая форма с немыслимыми шевронами и значками. Визгливые голоса, громкий нарочитый смех… И – женщины, под стать своим кавалерам.
– А знаете, – сказал ротмистр, – мы с вами можем гордиться. Вот из этих господ формируется сила, которая свернет шею большевикам. И обойдется она, заметьте, без панацеи. Так что мы – свидетели самой Истории.
Дохтуров покачал головой:
– Не думаю. Я знаю, что собой представляет сей материал, из которого состоит офицерство военного времени. Пришедшее на смену кадровому. Оно распущено революцией не менее красных, только на свой лад. Эти разболтанные господа не способны восстановить государство. Впрочем, все это вы должны знать куда лучше меня, так что ваша экзальтированность непонятна.
Агранцев прищурился:
– Я-то знаю. Но выводы имею другие. А на чем вы стоите?
– На собственных наблюдениях. По-моему, те, кто хочет бороться, – те нынче не здесь.
– А где же? У атамана?
– Хотя бы. Или на Дону. Или у адмирала. Но таких мало. Потому что жить не по средствам, в презрении к закону и руководясь лишь своими желаниями (большей частью, самыми низменными), куда приятнее, чем быть в строю, ежечасно рискуя жизнью. Мне думается, господа, собравшиеся теперь в ресторанах, – вовсе не монархисты, а скорее… белобольшевики. Та же нетерпимость к чужому мнению, та же забывчивость к присяге и долгу. Психология у них комиссарская. Желают власти, желают должностей и чинов. А бороться на фронте предоставляют юнкерам и тем немногим из старого офицерства, у кого еще сохранилась совесть.
– Ого! Не слишком ли круто? Это ведь камень в мой огород!
Павел Романович ничего не ответил.
– Меня всегда забавляло, когда статские брались судить о военных делах, – сказал ротмистр. – Но это ладно. Однако ж неужели вам не приходило на ум, что династия свое отжила? Стала обузой? Мне вот доводилось читать у Толстого по этому поводу. Как верно! И насчет наших бородатых рясоносцев в золоте и парче – тоже все правильно! Нет Бога в их храмах, одна лишь обрядность. Да и та не по душе, а по службе – стало быть, ради денег.
