Ранние зимние сумерки медленно пожирали степь сугроб за сугробом. Платон вспоминал, как морозной ночью после Рождества шлялся по Курску с целым состоянием за пазухой, не зная, какому тайнику его доверить. М-да, пожалуй, следовало рассказать Тоне про второй труп, про Никольскую, про сокровища, запрятанные в каменной урне. Не сейчас, в какое-нибудь другое время, поспокойнее. Или не нужно?
Они снова остановились в знакомом хаосе кое-как прилепленных друг к другу времянок и сарайчиков с непросыхавшей лужей перед калиткой, апашка все так же не переставая жевала и улыбалась, ее неразлучный с насваем шал встретил их как старинных друзей, даже как родню. Казахи такие – гостеприимство в крови. Кочевали веками по степи, вот и привычны привечать путников. В этот раз повезло занять комнатушку без угара, или просто отыскались умелые руки для печки, в общем, выспались как дома. В Тонин сон наведался покойный батюшка, а Платону в преддверии завтрашних мытарств по базарам приснилась Знаменская ярмарка. Получалось, что оба они ночью побывали в родном Курске. Утро пробралось в нос запахом стряпни: как же, пятница – время кормить аруахов [168]. Они потопали в город сытые и веселые, Тоня в пуховой шали с раскрошившимися концами поверх тулупа, Катюша в заячьей шубке и самовязаном шерстяном платке крест-накрест, похожая на лупоглазую матрешку с накрашенными щечками. Сенцов любовался своим маленьким семейством, втихаря гордясь и боясь сглазить: все получилось, как надо, как он загадал в самом начале.
Прежде, до войны, Акмолинск казался Платону серым: все подернуто пыльной кисеей, выцветшие дома, вытравленная солнцем зелень, пелена недоверия в глазах прохожих. Война навела резкость: черные неразмерные ватники мельтешили по белым улицам, черные дымные столбы подпирали беспросветное белое небо, черные от горя лица мертвели на фоне безысходной белизны саванов. В этот раз город показался цветным: желтели бревна, синели ставенки, алели флаги. Яичная собака выскочила из углярки, бесцеремонно обнюхала Катюшин валенок и убежала по своим делам, никто не успел испугаться. По улице проехал рабочий автобус с зеленой полосой на боку. Мальчишка в вишневой женской беретке жевал бутерброд с розовым куском ветчины. Сенцовы шли по Карла Маркса, которую гостеприимная апашка обозвала по-старому Большой Базарной, и глазели по сторонам. Неказистый уездный городок преображался, строился, хвастался набежавшим многолюдием и многоголосием. До Курска, конечно, далеко, все-таки нет под цоколями сараюшек тысячелетней истории, но здесь тоже можно бытовать. Старая площадь еще в прошлом веке обжилась купеческими домами, сердце екало, глядя на побитые завитки под карнизами, широкие фризы с кокошниками или говорливый кирпичный орнамент. Протяжный ритм окон и пилястров звал окунуться в торговые ряды, Сенцов даже учуял в воздухе какое-то подобие ванили и сургуча, точь-в-точь как на родном Знаменском спуске, вернее, улице имени товарища Луначарского.
Они до одури нагулялись по скрипучему акмолинскому снегу, оттоптали ноги в очередях, исполняя многочисленные заказы односельчан, побаловались бубликами с чаем, а Катюше достался настоящий леденец на палочке, прозрачный золотистый петушок. Все это до умопомрачения пахло мирными купеческими буднями, о которых Сенцовы последние четверть века не то что говорить, думать страшились. «Вот теперь все отменно, – повторял про себя Платон. – Так и мечталось всегда, всю жизнь». Раз на старости лет все сбылось, значит, он прожил правильную полезную жизнь.
День получился утомительным, но к вечеру все равно набрались сил, принарядились и потопали на концерт. Катюха, правда, в середине заснула, но Тоня ее удачно пристроила на плече, так что никто и не заметил. Агнесса играла на краю сцены, платье висело балахоном, так что не понять, беременна она или просто попалась портниха-неумеха. На груди поверх темно-синей материи болталось что-то красивенькое, хоть издали, конечно, не разглядеть.
Этот день запомнился как редкий праздник. Антонина о таком и мечтала в обитой цветочным ситцем спаленке на мансарде папенькиного особняка в полузабытом девичестве. Незамысловатый сценарий был пресен: после гуляний на ярмарке слушать хор в Дворянском собрании, искоса поглядывать на супруга, чтобы не захрапел, хлопать артистам, отбивая ладоши, гладить по косам дитя, пахнувшее молоком и морозцем. Все сложилось как надо. Пусть не Дворянское собрание, но все равно концерт, не тороватый Курск, но тоже приветливый любимый город. В общем, все хорошо.
Назавтра Сенцовы наведались в общежитие, где Айбар с Агнессой получили отдельную комнату. Туда опять доставили шмат домашнего сала с розовыми прожилками нежного мясца. Молодая жена хозяйничала в своей скромной норке в простеньком платьице, перешитом из старого, вернее из двух. Она накрывала чай на низеньком круглом столике, за которым полагалось сидеть на полу, подоткнув под локоть подушки. Теплые глаза задорно поблескивали, предвкушая знаменитое Тонечкино варенье, и рыжие кудряшки плясали в такт язычкам пламени в маленькой печи. На шее у Аси поблескивала золотая цепочка, но кулончик затесался под воротник, наверное, запутался в завязках или, того хуже, – спрятался между грудями, бесстыдник.
– У меня остался твой конь, Айбар, – Сенцов начал с делового. – Продать бы. Тебе небось деньжата не лишние. – Он погладил взглядом сбитую из ящиков лежанку с пышной накладкой перин и одеял, похожих на страницы старинной истрепавшейся книги.
– Жалко, Платон-ага. Пусть постоит у вас, я заплачу за прокорм. Это же друг мой.
– Да-да, – поспешила вставить Ася, – мы будем летом к вам приезжать и… и дружить с ним. Можно?
– Конечно, можно! – Тоня придержала мужа за локоть, на ее лице распустился бутончик улыбки. – Зачем до лета ждать? Вы приезжайте через недельку на Масленицу. Там и накатаетесь, и блинчики…
– Ой, я не смогу… Арсень Михалыча в больницу кладут, у него нет никого, надо походить за ним. Лучше вы у нас задержитесь, сходим в театр, у моих посидим без суеты.
– Простите, – Антонина Ивановна потупилась. – Никак не выйдет. Послезавтра у батюшки моего именины, надо помянуть.
– Да? Тогда, конечно. А… кем был ваш папа?
Айбар под столом положил руку на коленку жене, она вздрогнула и замолчала.
– Ничего… Иван Никитич был хорошим человеком, Царствие ему небесное… И купцом второй гильдии, моим патроном и наставником.
Такая вот акробатика. – Платон смотрел добродушно, но голос все-таки понизил.
– Я так и поняла, что не из рядовых, по лицу вашему видно. А мои родители были…
Муж сжал любимую коленку посильнее, покосился на Катю, заплетавшую Хельге двадцать вторую косицу за вечер. Ася замолчала. Сенцов кивнул:
– Ну, нам пора.
– Нет, не спешите! Давайте еще чаю? – Агнесса вскочила, муж не успел убрать руку с разлюбезной коленки, платье скосоротилось, растянулось трапецией, недовольно крякнуло и поползло вниз. – Ой! – Она собрала рассупонившийся ворот в горстку, как просыпавшееся пшено. Из-под ситчика вывалилась потревоженная подвеска, синенькие камушки в золотой гриве оскалившегося льва.
– Ой, красиво! – Катя протянула руку к висюльке, глазенки загорелись восхищением, но мать ее быстро одернула:
– Тс-с… Катенька, стыдно.
Ася уже шваркнула чайник на печку, вытащила душистый мешочек с заваркой. Айбар выплеснул в окно спитой чай, ополоснул заварник. Антонина Ивановна, не желая оставаться не у дел, собрала кесешки в шаткую пирамидку, понесла ее к рукомойнику, затренькала оловянным выменем, выдаивая порции воды. Платон смотрел на жен – свою и Айбара – и не понимал, когда же его Тонечка успела постареть. Он-то видел перед собой купеческую дочку, благополучную синеглазую барышню, а откуда взялась эта пожившая и выцветшая от невзгод дама? Руки заклеваны пигментными пятнышками, вены-борозды, глубокие складки на лбу, мелкие – вокруг губ. Рядом с Асей Тоня казалась старухой. Ну правильно, он ведь в 1912-м собирался свататься, Тоне было восемнадцать, а Агнесса родилась только в 1918-м. Если бы не случилось в их истории злополучного Луки Сомова, каторги, войны и Липатьева, то первенец мог появиться на свет еще в 1913-м, на пять лет раньше Аси. Он перевел взгляд на дочь: ей пять, совсем кроха, айбаровский Нурали старше ее на четыре года. Какая все-таки акробатика эта жизненная арифметика.
