Ознакомительная версия.
— Спасибо, друг. Жаль, что мне смерть этой ведьмы не пойдет уже на пользу. Что еще рисует тебе твоё воображение? Ладно, позволь мне остаться одному. Еще есть несколько минут, чтобы попрощаться с этим миром и просто подумать. Знаешь, малыш, вот что я скажу тебе напоследок: каждый имеет право на ненависть, но ненавидеть нужно не человека, а то зло, которое сидит в нем. А теперь уходи. Уходи и не оборачивайся. Жаль, что не получилось напоследок хорошей шутки.
Выходя из казармы (фавн дернул меня!), подбросил золотой высоко, да так, чтобы он упал в нескольких метрах от меня. Лукиан и Септимий бросились, как ошпаренные, наперегонки. Лукиан оказался первым, он упал и закрыл своим телом драгоценный металл.
— Ты, сын шлюхи, тебе и так достается больше, чем мне. Отдай, говорю, а не то я перегрызу тебе горло и вставлю в дырку золото — пусть сияет на радость прохожим, — рычал Септимий, тузя по бокам Лукиана увесистыми кулачищами.
Несколько секунд я наблюдал за ними, потом достал еще монету и запустил в стену. Камень и металл сошлись — легкий, веселый звон. Септимий поднял голову и, увидев тускло горящий кругляшок, выдохнул:
— О, боги, это же золотой дождь!
На шум стали собираться гитоны, проститутки, бодрствующие гладиаторы и прочая шваль жестокого и блистательного Рима. Я запустил по стене еще несколько монет. Завязалась самая настоящая потасовка без правил и сторон; каждый сам за себя: люди били друг друга чем попало и куда попало, рвали друг на друге одежду, кусались, царапались, хрипели, стонали, плакали. А я бросал и бросал круглое золото до тех пор, пока дерущихся не накрыло плотное облако вонючей, рыжей пыли. И вот уже охрана гладиатория, поднятая по тревоге, бежит с розгами, чтобы навести порядок. Но кто-то кричит: «Золото!», и призванные следить за порядком вокруг школы отбрасывают орудия труда и начинают наравне со всеми ползать в пыли, колотить ближнего, дико сквернословить, плакать от боли и радости. Я не хочу останавливать золотой дождь и не хочу растратить все, поэтому бросаю с продолжительными паузами, встав в тень большого дерева, чтобы укрыть себя от разбушевавшейся толпы.
В домах загораются лампы; люди, поняв, что происходит, бросаются ловить удачу, пихаясь локтями в узких подъездах многоэтажных домов, выскакивают с факелами из лачуг и хижин, прыгают прямо из окон, невзирая на высоту и опасную поверхность земли.
Где-то вдалеке загудела сигнальная медь городского префекта. С минуты на минуту появятся солдаты и начнут древками копий приводить в чувство обезумевшую площадь перед гладиаторскими казармами. Ты видишь, Веян, шутка удалась, не правда ли?
— Суть гармонии заключена в детях и младенцах, в прохладе колодезной воды, возвращающей силы осиливающему нелегкую дорогу, в верблюдах, бредущих на сухих ногах и раскачивающих на себе наездников. Важно не растворить в человеке личность, не превратить его в глупое насекомое. В то же время довольство копящих жир — скотское довольство. Каждый должен быть счастлив любимой работой, долгом и тем, сколько настоящего он имеет внутри себя. Ты пришел к нам сам, поэтому должен принять наши законы и жить согласно нашим правилам.
Вождь кочевников отпил из глиняной плошки верблюжьего молока и продолжил:
— Мы живем в пустыне очень давно. Пустыня — наш дом, наша крепость и наша правда. Одна эпоха сменяет другую. Царства фараонов появлялись и исчезали. Пришла, но так же уйдет и Римская империя. А мы как ходили по пустыне, так и будем ходить, не подвластные царям и фараонам, не покоренные гениальными полководцами, потому что с помощью пустыни мы можем растворить любую армию и бросить вызов любому императору. — Вождь прервался, чтобы вновь смочить горло. — Нет ничего драгоценней наследства, которое передается из поколения в поколение. Но сокровенное и сущностное передается не только словом, но и приобщением к общему делу. Работая на племя, люди передают накопленное наследство. Но отторгни один-единственный раз одно поколение от другого, и дело умрет. Если воина лишить сына, то улетит душа меча — он станет всего лишь куском железа, способным лишь убивать, но, увы, не воспитывать. Нам нужны здоровые дети, залог нашего бессмертия. Оставайся: ты молод, красив и силен, а значит, сможешь подарить племени хорошее потомство. Оставайся и не спеша выбирай себе жену. Мы будем ждать, но недолго. Посмотри: здесь живут люди разного цвета кожи, разного цвета волос, а подчас и разноязыкие. Но дети принадлежат мне, вождю, то есть племени.
В ту ночь, покинув умирающего Веяна, я отыскал Навараджканьяла Гупту, который и переправил меня в кочевое племя. После недолгой беседы с вождем (переводчиком был Наварджканьял) мне дали овечью накидку и отвели к костру. О, Родящий, впервые на чужбине я почувствовал себя человеком! А если честно, то вновь поверил в тебя и в твою силу мыслей.
Я не понимал языка этих людей, но готов был слушать и слушать музыку их речи. Ибо только свободный человек может слышать музыку; раб же всегда слышит во всем только звон цепей. Лежа на овчине у костра, я любовался ночными звездами, любовался мужчинами и женщинами, которые тихо перешептывались, чтобы не разбудить детей. Ах, если бы была рядом Алорк!
Это был период счастья, приправленного горьким одиночеством и тоской по любимой женщине. Я довольно быстро освоил язык кочевников; уже через месяц легко мог общаться и выражать простейшие мысли. Пустыня многому меня научила, но самое главное — это познание жажды. Однажды в одном из походов случилось несчастье: умер вожатый. Он уже очень долго болел, но по просьбе вождя все же согласился возглавить караван. И вот мы, без малого четыре десятка молодых и крепких мужчин, как слепые котята, мечемся среди раскаленных песков, пытаясь найти выход. Начались ссоры из-за воды; пару раз дело доходило до клинков, но, слава богам, все обошлось без кровопролития. Тем не менее смерть вновь навестила нас уже через две недели после того, как душа вожатого отлетела в небесные сферы. Умер самый молодой шестнадцатилетний юноша. Его уход окончательно распахнул ворота в потусторонний мир; мы стали терять каждые сутки по одному, а то и по два человека. Надежда на спасение утекала песком сквозь пальцы с каждым часом, ни у кого не оставалось хоть крупицы уверенности в завтрашнем дне. В любой момент могла разразиться песчаная гроза, и все бы мы стали частью суровых и безмолвных барханов. Единственное, что оставалось, — это молиться. Молитвы, обращенные к небу, неслись на разных языках и в разных ритуальных формах. Наши просьбы оказались услышаны: через сорок тяжелейших суток, потерявшие две трети от начальной численности, мы наконец увидели оазис.
Ознакомительная версия.
