— Решение принято, сударь. Я — командующий, и вся ответственность лежит на мне.
— Ноша может оказаться слишком тяжелой. Тэнтеньяк обещал Шеньеру отдать его под военный трибунал. Остерегитесь навлечь на себя то же самое.
Виконт величественно выпрямился во весь рост.
— По-моему, вы злоупотребляете нашим терпением. — И он обратился к остальным: — Вы получили мои распоряжения. Будьте любезны передать их своим подчиненным.
Кадудаль направился к двери.
— По крайней мере, закончилась эта базарная болтовня, — он поравнялся с Кантэном и схватил его за руку. — Похоже, эти господа из Англии добрые друзья генерала Гоша: господин Д’Эрвийи на Киброне и господин де Белланже здесь.
— Господин Кадудаль! — прогремел Белланже. — Вы проявляете неуважение к вышестоящим.
Кадудаль обернулся к виконту, и на его лице появилась гримаса наигранного удивления.
— Святые угодники! Вообще-то вы не совсем лишены проницательности.
И он, тяжело ступая, вышел из библиотеки. Кантен последовал за ним.
Спокойная, элегантная, с накинутой на плечи кисейной косынкой Жермена возвращалась от раненых, которые рядами лежали на соломе, устилавшей нарядные комнаты Кэтлегона.
Кантэн, измученный душевно и физически, наблюдал за ней грустными глазами.
— Можете ли вы врачевать души, так же как тела, Жермена? — спросил он.
— Вашу, надеюсь, смогу, если в том будет нужда. Если бы не могла, то была бы недостойна стать вашей женой, — ее глаза прямо и открыто смотрели в лицо Кантэну, нежные губы ласково улыбались.
— А я был бы не достоин стать вашим мужем, если бы не сознавал, как вы мне нужны, — и он вкратце рассказал ей о решении Белланже. — Задуманное по злому умыслу предательство будет доведено до конца благодаря глупому упрямству. Неужели эта женщина, которая продает нас, продолжает обманывать его, а он верит каждому ее слову? Не знаю. Но этот глупец мешает нам выполнить наш долг, выполнить то, ради чего мы покинули Киброн.
— Кантэн, вы говорите невероятные вещи. Вы заблуждаетесь. Я не могу поверить такому о Луизе.
Мадемуазель де Шеньер горячо вступилась за подругу, и Кантэну пришлось изложить ей свои доводы. Однако они ее не убедили.
— Все, о чем вы говорите, не более чем предположения. Да, да именно предположения. Этому нет доказательств.
— Есть, и весьма убедительные. Она — верный союзник Гоша.
— Какое безумие. Гоша? Санкюлота? Сына конюха?
— И любовника маркизы дю Грего виконтессы де Белланже. У меня не насколько злой язык, Жермена, чтобы порочить доброе имя женщины ради собственного удовольствия.
— Боже мой! Какой позор! Сын конюха, любимец черни!
— Но кроме того, статный мужчина, способный понравиться и более разборчивой женщине, чем эта Грего. Животное благородной стати, увенчанное лаврами.
— Не говорите дальше, Кантэн! Не надо! Как это мерзко! Вы заставляете меня стыдиться самой себя: ведь если это правда, я воспользовалась плодами подобной низости. О, да. Теперь мне все понятно. Только благодаря ему Луиза смогла предложить нам надежный приют и спасти от преследования. — Убежденная столь вопиющим фактом, Жермена вдруг поразилась, что кто-то может упорно закрывать на него глаза. — Но разве этого недостаточно, чтобы образумить виконта?
— Очевидно, нет. Я был с ним достаточно прям. В интересах дела я не щадил его. Но добился лишь того, что приобрел еще одного врага. Этот осел стал только упрямей. Итак, несмотря ни на что мы отправляемся на безнадежное дело. Одному Богу известно, что произойдет в пятницу в Плоэрмеле, если мы не поспеем туда к сроку, а это на мой взгляд, неизбежно.
Стараясь утешить Кантэна, мадемуазель де Шеньер попробовала убедить его, что упустить победу вовсе не значит потерпеть поражение. Она напомнила ему, что как только отряды, находящиеся в Кэтлегоне, соединятся с последовавшими за Констаном шуанами, они будут представлять собой грозную силу. Ее доводы полностью совпадали с теми, против которых он возражал на совете, и если на сей раз они несколько ободрили его, то это лишний раз подтверждает, в какой степени личность адвоката влияет на вынесение приговора.
— Вы правы, — признался Кантэн, — ничем иным нельзя оправдать то, что мы собираемся сделать. Иначе я сделал бы все, что в моих силах и не допустил бы этого.
— И даже больше, — заверила она. — Гораздо больше. Если бы не вы, в Ла Превале надежды роялистов развеялись бы в прах. Король непременно должен узнать, что у него нет более преданного слуги, чем вы. Вы, открыто заявляющий, что не питаете личных симпатий к его делу.
— Так было раньше. Все изменилось, потому что я люблю вас, а значит должен любить то, что любите вы.
— Так же, как и я. А значит и ненавидеть то, что ненавидите вы. Мне стало душно в Кэтлегоне. Нам надо уехать. Я уговорю тетушку немедленно покинуть замок.
— Уехать? Но куда? — спросил Кантэн, сразу пожалев о своей откровенности.
— Наверное, вернуться в Гран Шэн, — неуверенно проговорила она.
— Вы же знаете, что это невозможно. Здесь вы в полной безопасности, под протекцией госпожи де Белланже. Неужели вы откажетесь от ее покровительства лишь потому, что она такова, какова она есть? Это неразумно. Оставайтесь здесь, пока не минует тревожное время.
— Зная все, что знаю я? Презирая ее, и по заслугам? Проявляя постыдную неразборчивость?
— Использовать зло в благих целях вовсе не постыдно. Воспользуйтесь преимуществами того, что вы не в силах исправить или изменить. Я должен знать, что вы в безопасности. Не множьте моих тревог неуверенностью и страхом за вас.
— Вы никогда не просили меня поступить более отвратительно, Кантэн, — голос Жермены дрожал.
— И надеюсь, не попрошу, когда кончится этот кошмар.
К углу вестибюля, в котором стояли молодые люди, величественной поступью шествовала госпожа де Шеньер. Лорнет, в который она рассматривала их, увеличивал ее бесцветные глаза; безгубый рот был плотно сжат.
— Ах, господин де Морле! — было ли то приветствие, обращение или приказ удалиться, оставалось только догадываться. — Жермена, я везде вас искала. Кажется, я сойду с ума. После всего, что я перенесла, после всех ужасов этого страшного дня, меня лишили моей комнаты и попросили разделить чулан в мансарде с госпожой дю Грего и госпожой дю Парк. Это убьет меня. В мои-то годы!
— Вашу комнату отдали раненым, — терпеливо объяснила Жермена. — Их так много. Несчастные. Они очень страдают.
— Конечно, конечно. А я? Разве я не страдаю? Разве я не заслуживаю уважения?
