Марион Уэд, она все равно будет его женой; и если он не добьется этого честным путем, он не постесняется пустить в ход другие средства: использовать для этой цели страшный секрет, в который он проник тайком.
Жизнь сэра Мармадьюка зависела от одного его слова. Она была всецело в его власти, все равно как если бы сэр Мармадьюк стоял пред судом «Звездной палаты», где десятки свидетелей готовы были подтвердить его измену.
Одного слова Скэрти было достаточно, чтобы заставить сэра Мармадьюка предстать перед этим страшным судилищем, и он знал это. Стоило ему только мигнуть своим солдатам — и хозяин его превратится в узника.
Он не думал, что ему придется когда-нибудь довести дело до такой крайности. Он полагался на свои чары и на свой успех у прекрасного пола. Человек, которого он первое время считал своим соперником, теперь исчез из глаз Марион, и она, по-видимому, и не вспоминала о нем. Скэрти все больше и больше убеждался, что между Марион и Голтспером никогда не было никаких нежных отношений.
Разве не могла она подарить ему перчатку из любезности, в благодарность за какую-нибудь услугу? Такие сувениры на шляпах и на шлемах вовсе не всегда знаменовали собой чувства, а то, что знакомство Марион с Голтспером состоялось совсем недавно, еще больше укрепляло Скэрти в его убеждении.
Женщины в те дни принимали деятельное участие в политике. Разве не женщина была причиной войны с Испанией и интервенции во Фландрии? Женщина привела к искусственному союзу с Францией, и теперь та же женщина правила Англией.
Марион Уэд была именно такая женщина, которая способна была вершить государственные дела. Ее политические убеждения не были тайной для офицера-роялиста. Она нередко высмеивала его взгляды, и он не сомневался в том, что она сочувствует республиканцам.
Быть может, именно на этой почве и возникли ее отношения с Голтспером?
Если бы в тот знаменательный день, когда Голтспер спасся, Скэрти имел возможность наблюдать за Марион, вряд ли он пребывал теперь в этой счастливой уверенности.
На ее лице, когда она, подбежав к окну, увидела своего возлюбленного связанным, под конвоем солдат, каждый прочел бы мучительную тревогу, волнение и горе, свидетельствующие об ее чувстве. Если бы Скэрти видел отчаяние, которому она предавалась до тех пор, пока не услышала слов гонца, сообщавшего о побеге узника, если бы он увидел, какой радостью озарилось ее лицо, — он понял бы, что Марион беззаветно любит Голтспера.
Но, как ни велика была его досада, что Голтспер ускользнул из его рук, Скэрти утешал себя тем, что так или иначе он отделался от своего соперника. Теперь он может быть спокоен. Голтспер не перешагнет порога усадьбы сэра Мармадьюка, и он, Скэрти, может без помехи идти к своей цели — добиваться руки и сердца его дочери.
Между тем сэр Мармадьюк и его семья по-прежнему проявляли по отношению к своим непрошеным гостям учтивую любезность, хотя всякий наблюдательный человек, хорошо разбирающийся в людских взаимоотношениях, безусловно заметил бы, что эта любезность — вынужденная.
Сэр Мармадьюк руководствовался в своем поведении сознанием опасности, грозившей ему как участнику тайного заговора. Арест Голтспера служил достаточным основанием для таких опасений.
Ему было чрезвычайно тягостно поддерживать какие бы то ни было отношения со Скэрти, но осторожность и вместе с тем надежда, что события могут принять более благоприятный оборот, заставляли его быть терпеливым.
Короля вынудили издать указ — не об избрании нового парламента, но о созыве старого. На этом были сосредоточены надежды и ожидания той партии, к которой недавно присоединился сэр Мармадьюк.
У Марион тоже были все основания не доверять Скэрти, но она заставляла себя быть с ним любезной из любви к отцу. Она смутно чувствовала, что над ним нависла угроза, хотя она ничего не знала о тайном собрании. Сэр Мармадьюк, не желая понапрасну пугать дочь, ничего не рассказал ей об этом. Он просто попросил ее держаться с незваными гостями как подобает любезной хозяйке дома, и Марион, смирив свое высокомерие, покорно подчинилась его требованию.
У Скэрти не было никаких причин обижаться на невнимательность хозяйской дочери; наоборот, она держала себя с ним так приветливо, что он даже склонен был делать из этого весьма лестные для себя выводы.
Так в течение нескольких первых недель пребывания Скэрти в Бэлстроде жизнь в усадьбе текла спокойно, пока одно событие не повлекло за собой некоторых серьезных перемен. Сэр Фредерик Дэйрелл, владелец поместья Фулмир, разослал приглашения на праздник, в программу которого входила соколиная охота. Вместе с семьей сэра Мармадьюка были приглашены и его гости — капитан Скэрти и корнет Стаббс.
Первые лучи солнца протянулись над бэлстродским парком. Роса еще сверкала на траве, и могучие каштаны бросали длинные тени на отлогие склоны. Олень, поднявшись со своего мшистого ложа, отправился завтракать на лужайку. Птицы радостно приветствовали наступающий день и веселыми стайками перелетали с одного дерева на другое. Вся природа проснулась.
Хотя час был еще ранний, обитатели усадьбы, по-видимому, не спали. Полдюжины оседланных лошадей были выведены конюхами со двора и стояли перед домом наготове, ожидая своих всадников.
Кроме конюхов, стоявших возле лошадей, здесь были и сокольничие, державшие на руках или на плечах соколов, накрытых колпачками, и доезжачие и егеря с собаками на сворках — все одетые соответственно своему званию.
Марион сидела у себя в комнате со своей кузиной Лорой Лавлейс. Обе были в шляпах с высокой тульей, в плотно облегающих зеленых бархатных амазонках, с хлыстами в руках, затянутых в замшевые перчатки. Они ждали, когда их позовут садиться на лошадей.
— Уолтер говорит, что охота будет удачная, — сказала маленькая Лора, сияя от удовольствия и оживленно расхаживая по комнате. — Он говорит, на озерах уже давно никто не был и что там сейчас целые выводки цапель, бекасов, вальдшнепов, куликов. То-то порезвятся наши кобчики и соколы! Вот будет весело!
— Да, конечно, для тех, кто может забавляться этим.
— Как, Марион, ты же так любишь соколиную охоту! Ведь ты даже ездила охотиться одна!
— Ах, Лора, и охота и многое другое гораздо приятнее в одиночестве, чем в компании, которая тебе не нравится.
— Ну, что ты, Марион! Неужели среди этого избранного общества, в котором мы сегодня будем, не найдется ни одного приятного человека?
— Ни одного… насколько мне известно.
— Как! А наш любезный гость, который будет сопровождать нас, — капитан Скэрти?
— Я думала, ты скажешь: корнет Стаббс!
— Ха-ха-ха! Ну нет! Он слишком туп, чтобы мне могло
