Так должны стоять и вы, когда придут язычники! Неподвижно! Преисполненные святым духом! Сражайтесь за святую Лючию!
Всадники, уехавшие на восток, исчезли в утреннем тумане, просачивавшемся с болот. Врагов было так много, целая орда, смертоносная орда, и они подошли еще ближе, на сотню шагов, и всадники скакали впереди тесно спаянной стены из щитов и подбадривали ее криками.
Один из всадников свернул к нам. На нем была блестящая кольчуга, толстые браслеты и сверкающий шлем, а его конь был великолепен, только что вычищен и намазан маслом, сбруя сверкала серебром.
— Вы умрете! — крикнул нам всадник.
— Если хочется пердеть, — крикнул я в ответ, — поезжай на свою сторону и выкури всех своей вонью.
— Мы изнасилуем ваших жен, — отозвался человек. Он говорил по-английски. — Мы изнасилуем ваших дочерей!
Я был рад, что он рассказал о том, на что надеется, потому что это только воодушевило бы моих людей на битву.
— Кем была твоя мать? — крикнул он. — Свиноматкой?
— Если вы сложите оружие, — прокричал человек, — мы вас пощадим! — он развернул лошадь, и я узнал его. Это был Оскитель, один из командиров Эорика, устрашающе выглядящий воин, с которым я встречался на лунденской стене.
— Оскитель! — прокричал я.
— Я слышу блеянье ягненка, — отозвался он.
— Слезай с коня, — сказал я, делая шаг вперед, — и бейся со мной.
Он положил руки на луку седла и уставился на меня, потом взглянул на наполненный водой ров, где плавали куски разломанного льда. Я знал, что он пришел именно для этого, не чтобы оскорбить, а чтобы посмотреть, какие препятствия предстоит преодолеть датчанам. Он оглянулся на меня и осклабился.
— Я не дерусь со стариками, — сказал он.
Это было странно. Никто еще не называл меня стариком. Я помню, как рассмеялся, но за моим смехом скрывался шок. Гораздо раньше, разговаривая с Этельфлед, я поддразнивал ее, когда она рассматривала свое лицо в большом серебряном блюде.
Она была обеспокоена линиями вокруг глаз и ответила на мои издевки, протянув блюдо мне, и я взглянул на свое отражение и увидел седину в бороде.
Я помню, как уставился на это, и она смеялась надо мной, а я не чувствовал себя старым, даже когда моя раненая нога предательски деревенела. Таким меня видят люди? Стариком?
Мне исполнилось сорок пять лет в том году, так что да, я был стариком.
— Этот старик рассечет тебя от яиц до глотки, — прокричал я Оксителю.
— В этот день умрет Утред! — крикнул он моим людям. — А вы все умрете с ним! — с этими словами он развернул лошадь и помчался обратно к датской стене из щитов.
Эти щиты теперь были в восьмидесяти шагах. Достаточно близко, чтобы увидеть лица воинов, клубок их тел. Я мог различить ярла Сигурда, такого величественного в своей кольчуге и со шкурой бурого медведя, свисающей с плеч. Его шлем украшало крыло ворона, чернеющее в бледном свете зари.
Я мог различить Кнута с его быстрым клинком, в белом плаще, с худым бледным лицом, на его знамени был сломанный христианский крест. Сигебрит стоял рядом с Эориком, а по другую сторону короля находился Этельволд, а с ними самые жестокие и сильные воины — те люди, что хранили жизнь королям, ярлам и лордам.
Воины прикладывали руки к крестам или молотам. Они кричали, но не могу сказать что, потому что мне показалось, что в этот момент мир застыл. Я наблюдал за врагом впереди, пытаясь понять, кто из них придет, чтобы убить меня, и как я убью его первым.
Мое знамя находилось позади меня, и это знамя привлекало честолюбивых людей. Они хотели сделать из моего черепа кубок для вина, мое имя само по себе было трофеем.
Они наблюдали, как я наблюдаю за ними, и видели человека, покрытого грязью, но и военачальника с изображением волка на шлеме, в золотых браслетах, в плотной кольчуге и темно-синем плаще, прошитом золотым нитями, и с мечом, который был так известен по всей Британии.
Вздох Змея был знаменит, но я спрятал его в ножны, потому что длинный клинок не годится для тесных объятий стены из щитов, вместо него я вытащил Осиное Жало, короткое и смертоносное. Я поцеловал лезвие и прорычал свой боевой клич на зимнем ветру:
— Приди и убей меня! Приди и убей меня!
И они пришли.
Сначала копья, которые бросили воины из третьего или четвертого ряда врагов, и мы приняли их на щиты, лезвия тяжело ударились об ивовую древесину, и датчане закричали, когда бросились в атаку.
Их должны были предупредить о рве, но несмотря на это многие попались в ловушку, пытаясь его перепрыгнуть, а вместо этого поскальзывались на нашем берегу, их ноги болтались в воздухе, пока над ними мелькали наши двуручные топоры.
Когда мы тренировались устраивать стену из щитов, я ставил воина с топором рядом с мечником, и работой воина с топором было зацепить своим оружием край вражеского щита и отклонить его, так чтобы меч мог проскользнуть сверху и вонзиться в лицо противника, но теперь топоры с хрустом крушили шлемы и черепа, и внезапно мир взорвался шумом и криками, и лязгом лезвий, раскалывающих черепа, как нож мясника, и воины, следующие за первым рядом датчан, проталкивались через ров, их длинные копья бились о наши щиты.
— Сомкнуть ряды! — прорычал я. — Сомкнуть щиты! Сомкнуть Щиты! Сделать шаг вперед!
Наши щиты зашли один на другой. Мы часами это тренировали. Наши щиты образовали стену, и мы продвинулись в сторону рва, где на скользком краю было легко убивать.
Упавший человек попытался нанести удар мечом под моим щитом, но я пнул его в лицо, и мой сапог, отделанный железом, врезался в его нос и глаза, и он соскользнул обратно, а я резко выбросил Осиное Жало, найдя щель между двумя вражескими щитами, вогнал жесткий короткий клинок сквозь кольчугу в плоть и закричал, всегда следя за их взглядом, и увидел опускавшийся топор, что Сердик, стоящий позади меня, принял его на свой щит, хотя сила удара пригвоздила его щит к моему шлему, и на мгновение я был ослеплен и оглушен, но по-прежнему тыкал Осиным Жалом вперед.
Ролло, стоящий позади меня, сбил щит вниз, Так что я снова обрел зрение и заметил щель, в которую направил Осиное Жало, я видел, как острие меча пронзило глаз и надавил. Мой щит потряс сильнейший удар, расщепивший древесину.
Кнут пытался добраться до меня, рыча своим людям, чтобы расступились, и это было глупо, потому что означало потерю сплоченности рядов, только чтобы их лорд мог подойти к месту битвы.
Кнут со своими людьми неистовствовал, пытаясь пробить нашу стену, и их щиты разомкнулись, а ров стал для них ловушкой, и двое моих воинов с силой вонзали копья в прибывающих датчан.
