— Золото, — ответил усталым голосом Приск. — Дакийское золото, которое нынче принадлежит императору Траяну.
— Ух ты! Сколько же его тут… — Из-за плеча первого солдата выступил еще один — светловолосый, широкоплечий, с дерзким прищуром серых глаз.
Вскоре стало ясно, что разведчиков — восемь. А легионеров всего четверо. И все — так устали, что буквально валились с ног. И в руках — только кирки и топоры; оружие, легкомысленно оставленное, лежало в нескольких шагах. Почти рядом — но не допрыгнуть. Восемь ауксилариев приблизились к яме, отрезая путь к сложенным подле старого бука мечам.
Дальнейшее походило на вспышку безумия: не сговариваясь, ауксиларии ринулись вниз, в речную ямину, на легионеров. Тиресия сразу же опрокинули в лужу, что осталась на дне пещеры, зато Приск одним ударом кирки навсегда успокоил налетевшего на него солдата. Еще один упал под топором Куки. Банщик еще раз приложил упавшего по затылку обухом топора — чтоб уж точно не встал. Потом Фламма получил удар мечом в бок и согнулся, зажимая рану руками. Приск, увидев такое, завыл в голос и подмял под себя одного из разведчиков, силясь окунуть того лицом в воду и не дать подняться. Но тут же Приск рухнул сам на мокрые, холодные, как лед, камни. Он не видел, как прилетевшая неведомо откуда стрела пронзила стоявшего над ним ауксилария в тот момент, когда тот уже изготовился нанести смертельный удар поверженному центуриону. Не видел, как распрямился внезапно Фламма и, взвизгнув совершенно по-щенячьи, обрушил кирку на голову одного из нападавших, как Кука протянул руку и помог выбраться из лужи Тиресию, который сумел-таки заколоть кинжалом напавшего на него разведчика. Не видел, как еще две стрелы, одна за другой, сразили наповал последних любителей легкой поживы.
Приск очнулся уже на закате. Он лежал у костра, закутанный в шерстяное одеяло, а у огня сидел центурион Декстр и подбрасывал ветки в костер.
Подле спал укрытый одеялом Фламма.
— Как он? — спросил центурион первым делом у Декстра и тронул рукой лоб раненого товарища. У Фламмы был жар, но несильный.
— Рана поверхностная, крови много, но ничего страшного. К утру жар спадет. Будем надеяться.
— Как ты здесь очутился? — спросил центурион.
Голова болела. В затылок будто налили расплавленного свинца. Он осторожно тронул пальцами голову. Ну и шишка! Как ему череп-то не проломили!
— В этих местах вредно снимать шлем, — заметил Декстр.
— Как ты здесь очутился? — Он давно заметил, что Декстр не любит отвечать на заданные вопросы.
Но Марк Афраний все же ответил:
— Шел за вами по приказу Адриана.
— А-а-а… Недаром мне чудилось, что за нами кто-то следит.
— Кука уже отправился с донесением к Адриану, — сказал Декстр. — Мы с Тиресием закидали клад еловыми ветвями.
Декстр пихнул локтем кожаный мешок, внутри забренчало.
— Это вам на всех — лично от меня. Я отложил, пока не прибыл наш легат с охраной, легионерами и мулами.
— Адриан разрешил?
— Не передеретесь, когда будете делить? — Опять Декстр не пожелал отвечать на вопрос.
— Как-нибудь разберемся, — отозвался Приск.
А про себя решил: «Малыш, Оклаций и Молчун получат свое — весь „славный контуберний“ имеет право на долю».
— Сколько там золота? — Центурион кивнул в сторону забросанного ветвями клада и едва не закричал от боли: в затылок будто загнали гвоздь.
— Очень-очень много.
— И куда его отвезут?
— Императору Траяну.
Приск снова потрогал голову. Открытие клада, горящие костры, блеск золота… все это походило на сон.
— Тебе повезло, — сказал Декстр. — Что разведчиков было так мало.
Он поднялся, размял ноги, потянулся.
«Он бы мог нас всех перебить, — подумал Приск. — Свалить на разведчиков, присвоить себе всю славу. Но не сделал это. Почему?»
Декстр оглянулся, кривая улыбка тронула губы. Но не сказал ничего.
Лето 859 года от основания Рима
Горы Орештие, окрестности Сармизегетузы Регии
В лагерь Траяна приехал от царя Децебала Сабиней говорить о мире. Император отослал комата назад, не подпустив к себе. На другой день прибыл Везина — но и с ним не столковались, императору нужен был один, конкретный посол. Наконец он явился: лагерь Траяна посетил Бицилис. Этот просил не мира — перемирия. Просил три дня не стрелять из машин и луков, не устраивать вылазки и позволить женщинам и детям выйти из столицы с обещанием, что их проводят на север, а не обратят в рабство.
Условия были странными, потому что взамен Децебал не предлагал ничего. Под убогим прикрытием переговоров царь Дакии тянул время, чтобы собрать силы для обороны. Устроить внезапную вылазку или подпалить римский лагерь — уж неведомо, что он там задумал, но задумал точно: в прошлом на хитрости он был большой мастер. Теперь, изнуренный годами и потерями, он только повторял свои старые придумки, так что вполне можно было ожидать, что он развесит на деревьях доспехи, как поступил когда-то, чтобы обмануть римлян и удвоить в их глазах численность своего войска.
Бицилис говорил твердо, уверенно, с напором, не слишком заботясь, что одна часть его речи не стыкуется с другой.
— Пожалуй, я готов пойти на перемирие, — сказал Траян, выслушав посла-пилеата, сидя на курульном кресле посреди устроенного солдатами трибунала.[94] — Но идем в палатку и обсудим условия перемирия с глазу на глаз.
Бицилис поклонился на восточный манер — до земли. В палатку Траян удалился не только с Бицилисом — следом вошел Адриан и остановился подле большого деревянного сундука.
Едва задернулись полы палатки, как Адриан открыл сундук. Засверкало золото, и пилеат невольно отшатнулся. Сверху лежали греческие золотые вазы тончайшей работы — столь искусные, что каждый изваянный на них олень, или волк, или бегущий конь казались живыми. Ритоны, опять же золотые, с изящными фигурками коней и оленей, и, наконец, венки, украшенные хрусталем и золотом. Бицилис смотрел на сокровища, приоткрыв рот и не в силах вымолвить ни слова.
— Мы нашли закопанное в горах золото, — сказал Траян. — Извлекли пока только десятую часть. Но и этого вполне достаточно, чтобы подтвердить — тайный клад Децебала отныне принадлежит Сенату и народу Рима.
Траян шагнул в сторону, сорвал кожаный покров с плетеных корзин, доверху наполненных золотыми «козонами».
— Что ты хочешь… — вымолвил Бицилис. Он еще держался. Пытался сохранять уверенность и равнодушие к блестевшим у его ног сокровищам.
